Конфуций

Оглавление

1/11
Следующая

Леонид Сергеевич Васильев
КОНФУЦИЙ

Имя Конфуция принадлежит к числу тех, которые известны едва ли не каждому образованному человеку со школьной скамьи. И не случайно. Конфуций (Кун Фу-цзы, "учитель Кун") не просто один из великих мудрецов древности. Среди них он занимает особое место, являясь своего рода символом Китая, его культуры, глубокой мысли. Конфуций считается также великим первоучителем всех китайцев. На протяжении многих десятков поколений миллиарды жителей Китая (частично это касается и их соседей — японцев, корейцев, вьетнамцев) свято чтили его как учителя жизни. Большего авторитета дальневосточная цивилизация не знала. В ее рамках Конфуций примерно то же, что Иисус для христианина или Мухаммед для мусульманина. Однако с существенной поправкой: если Иисус и Мухаммед всегда считались обожествленными и уж, во всяком случае, облеченными сакральной святостью посредниками между человеком и богом (а Иисус — даже ипостасью бога), то Конфуций был человеком — мудрейшим из живших, но все же только человеком, причем простым и доступным в общении, каким и должен быть учитель. И это вполне соответствует той роли, которую в истории Китая играло конфуцианство как специфический эквивалент религии.

Вопросы о месте Конфуция и о конфуцианстве как системе идей и институтов, восходящей к нему, но сложившейся много позже (примерно через 500 лет после его смерти), заслуживают специального внимания. Дело в том, что вся китайская цивилизация после Конфуция оказалась густо окрашенной в конфуцианские цвета. Культ нормативной этики (знаменитые "китайские церемонии"); культ предков и вообще уважение к старшим, крепость семейных уз; культ мудрости древних (знания, письменности, канонов); идея социальной справедливости, воплощенная в системе бюрократической администрации; принцип меритократии (власти достойных), подкрепленный хорошо продуманной системой конкурсных экзаменов на право занятия высших государственных должностей; вообще вся сугубо земная система социальных этических и духовных ценностей, да и многое другое так или иначе восходят именно к Конфуцию.

Это отнюдь не означает, что все упомянутое Конфуций придумал и внедрил сам. Напротив, учитель любил подчеркнуть, что он в своих идеях опирался на мудрость старины: "Передаю, а не создаю. Верю в древность и люблю ее" (VII, 1). И это действительно было так, в этом была сила Конфуция. Вместе с тем совершенно очевидно, что Конфуций интерпретировал и тем более применял нормы древности творчески, весьма продуманно, с учетом реальности, что и сделало его великим, а его учение — живым на протяжении тысячелетий.

Хотя религиозные доктрины (даосизм и буддизм, позже также ислам и христианство) в истории Китая занимали второстепенное место по сравнению с конфуцианством и примерно то же место занимало в умах китайцев мифологическое мышление (по сравнению с рациональным, прагматическим, даже утилитарным), причем с глубокой древности, это в принципе никак не отразилось на уровне обыденного сознания рядового китайца. Во всяком случае, в том смысле, что суеверия и предрассудки, пусть не слишком отягощенные мифологическими ассоциациями и не имевшие глубоких именно религиозных корней, были распространены в Китае весьма широко, в том числе и во времена Конфуция. Сам Конфуций суеверий не любил, хотя и вынужден был их терпеть (X, 10). На вопрос ученика Цзи Лу, как следует служить духам, он строго ответил: "Мы еще не научились служить людям, так что нечего говорить о служении духам" (здесь имелись в виду как дух умершего человека, так и духи вообще — гуй-шэнь). Продолжая свою мысль, учитель на вопрос о смерти заметил: "Мы не знаем, что такое жизнь, что же можем мы знать о смерти?!" (XI, 11), Однако не случайно учитель относился к суевериям с терпением. Он хорошо понимал их силу и не хотел, вступив с ними в борьбу, потерпеть поражение. Сила суеверий и предрассудков действительно всегда была немалой, и, как это ни парадоксально, она проявилась по смерти философа во всем том, что касалось подробностей его биографии.

Жизнь Конфуция в общем известна хорошо. Однако многим из числа его последователей и тем более поклонников она казалась не соответствующей величию мудреца. И биографию философа вскоре после его смерти начали "делать" заново. Вообще в рамках сложившейся еще до Конфуция политической культуры чжоуского Китая перетолковывание фактов, разукрашивание их и даже фабрикация в наставительных целях были достаточно обычным явлением, о чем свидетельствуют, в частности, главы книги документов "Шуцзин" о мандате Неба (тянь-мин), который отбирается Небом у недобродетельного правителя и вручается другому, добродетельному (имеющему дэ — высокую степень добродетели), или о великих древних мудрецах Яо, Шуне и Юе. После Конфуция эта тенденция получила столь широкое распространение, что проблема истинности китайских источников стала острой. Это сказалось и на биографии Конфуция.

Сначала ее искажали оппоненты великого философа. Так, в трактате "Чжуан- цзы", где это проявилось, пожалуй, наиболее рельефно, Конфуций был сознательно оглуплен и превращен в послушного ученика великого даоса Лао- цзы. Позже поклонники и последователи Конфуция стали рисовать его такими красками, что мудрый учитель все явственнее превращался в грозного и практически всесильного администратора. Особенно выпукло это проявилось в специально написанной биографии Конфуция, помещенной в 47-й главе капитального труда "Шицзи" ("Исторические записки"), написанного знаменитым историком Сыма Цянем на рубеже II–I вв. до н. э. Сыма Цянь не выдумывал деталей биографии мудреца, он лишь некритически отбирал их. Но результат говорит за себя: по мнению китайского исследователя Цзуй Ши (1740 — 1816 гг.), которое, кстати, разделяется и современными специалистами, 47-я глава лжива на 70 — 80 %. Даже если считать эту цифру преувеличением, она не может не насторожить, особенно если иметь в виду и более поздние издания, ставившие своей целью создать мифологизированный облик Конфуция.