Аэроторпеды возвращаются назад

Оглавление

Но не шеренги тяжелых бомбовозов интересовали сейчас генерала Ренуара, не ящики с термитными бомбами, которые зажигают все вокруг, разливая огненную, негасимую водой жидкость, привлекали его внимание. Он проходил мимо бомбовозов, глядя на них спокойными, привыкшими к их виду глазами и только автоматически проверяя порядок в ангаре. Ничто в лице генерала Ренуара не выдавало заинтересованности. И только тогда, когда он подошел к сплошной стене из гофрированного металла, разделявшей ангар на две половины, — только тогда в его походке что–то изменилось, она стала не такой быстрой. А за дверью в металлической стене шаги генерала Ренуара совсем замедлились.

Странное зрелище предстало перед его глазами. Насколько хватал глаз — весь пол был уставлен небольшими серебристыми чудовищами. Безусловно, это были самолеты; однако какие–то невиданные, непонятные черты этих машин заставили бы любого наблюдателя задуматься над их назначением. Между тем здесь, в этом строжайше засекреченном отделе ангара, посторонние наблюдатели не бывали никогда; а генерала Ренуара в этих машинах ничто не удивляло, ибо они являлись его изобретением, его творением. Это были аэроторпеды типа ГТ-2.

Низкие продолговатые самолеты с широкими крыльями, лишенные колес, на коротеньких и узких лыжах, явно не предназначенных для снега (да и не могло быть в июне снега на этом побережье), с наглухо закрытым корпусом, без иллюминаторов и входных люков, без пилотской кабины. И между крыльями, над серединой корпуса — небольшая антенна, как если бы в самолете имелся скрытый радиоприемник.

Аэроторпеды стояли ровными рядами, одна за другой, одна рядом с другой, в шахматном порядке. Все они были

соединены длинными стальными канатами, тянувшими- мися вдоль каждой шеренги — и каждый шел к широкой двери в стене ангара. Всего шеренг было двадцать; двадцать было и дверей в стене, выходившей на юго–восток.

— Вот моя армия, вот мои стальные солдаты, — тихо проговорил генерал Ренуар, с любовью осматривая ряды металлических созданий. — С ними мне не нужны живые люди, с ними я не боюсь измены, не боюсь большевистской агитации, способной разложить и самую крепкую армию… Огнем и железом, газом и полным разрушением — вот чем можно и нужно бороться с большевизмом. Посмотрим, кто победит. Впрочем — доведется ли им хотя бы увидеть?.. Не уверен…

5. АЭРОТОРПЕДЫ ЛЕТЯТ НА МОСКВУ

В семидесяти четырех километрах от аэродрома лежа- да советская граница; в ста четырнадцати километрах спокойно спал предутренним сном Ленинград; в семистах двадцати километрах дальше на юго–восток спала Москва.

Радиоволны, срываясь с многочисленных антенн европейских передатчиков, разносили непрерывную дробь точек и тире, как будто вселенной только и было дела, что перекликаться азбукой Морзе. Любители, привыкшие слушать по ночам официальную информацию, настроившись на прием высокоскоростного телеграфного аппарата, в котором точки и тире сливались в тонкое комариное пение, — этой ночью бессильно бросали наушники, не сумев разобрать ни слова: в эфире этой ночью господствовали шифровки, скрывавшие в себе таинственные и, очевидно, крайне важные сообщения.

В июне светает рано, ночь проходит быстро и незаметно. Аэродром в Кустамяки не знал сигнального горна, этого непременного атрибута всякой старой военной части; рядом со сложными и совершеннейшими машинами это был бы недопустимый архаизм, напоминающий детскую свистульку на современном огромном самолете. Обычный и устаревший сигнальный горн с самого начала заменила здесь система оптической и акустической электросигнализации. Но еще до того, как эта система была приведена в действие, в три часа, когда чуть выше горизонта на востоке появилось легкое и прозрачное розовое сияние — генерал Ренуар уже сидел за столом в своем кабинете, диктуя стенографисту рапорт, адресованный высшему командованию, и одновременно прихлебывая по давней привычке крепкий черный кофе.

— Заканчиваем так, — медленно говорил он, следя за быстрыми, едва заметными движениями карандаша в руке стенографиста. — «Сообщаю, что вы будете систематически получать из моего штаба сводки о развитии событий. Что касается лично меня — прошу отдавать приказы и в целом поддерживать связь только по радио, специальным “воздушным” шифром, на обычной частоте моего автожира, в котором я буду находиться, руководя операцией и следя за ее ходом. Подписано: Морис Ренуар, генерал». Готово? Передайте незамедлительно в аппаратную: зашифровать и переслать. Нет, погодите: скажите им, чтобы все адресованное мне так же безотлагательно пересылали по радио на автожир. Ступайте.

Отпустив стенографиста, генерал Ренуар с минуту сидел неподвижно, забыв даже о кофе. Но вдруг он посмотрел на часы, отставил чашку с недопитым кофе, взял автоматический карандаш и начал быстро писать:

«Мой дорогой друг. Знаю, что вы не ждете от меня письма, вы уже давно бросили надеяться на это. Но вам хорошо известно, что я почти никогда не пишу писем. Не мое это дело: для сообщений о моей жизни на свете существуют секретари, а иногда — газеты. Видите, я даже шучу. — Пишу я письма очень редко — именно тогда, когда обычный человек и не подумал бы взяться за такое занятие. Например, сейчас: у меня совсем нет свободного времени, через двадцать минут начинается ответственная операция под моим руководством. И, как видите, я занят письмом. Не удивляйтесь: писать письма для человека, который почти никогда их вообще не пишет, человека, чей мозг упорно и напряженно работает над теоретическими расчетами и практическим их осуществлением, — довольно своеобразный труд. Он заставляет переключиться и на несколько минут забыть о делах. А это, как вам, безусловно, известно, и есть элемент настоящего отдыха. Вот почему я сейчас пишу вам — чтобы урвать несколько минут отдыха перед началом операции».