|
Оценить:
|
Из жизни единорогов
8
Я снова поднимаю глаза на Штерна, и думаю, какой отвагой нужно обладать, чтобы так вот запросто сделать подобное признание.
— Тяжело быть красивым человеком? — тихо спрашиваю я.
О, господи! Как же ж его скривило-то!..
— Вот как раз у вас то же самое спросить собирался! — саркастически замечает он.
— Да, ладно ерунду всякую говорить…. — я совсем не хотел задеть его, не рад, что спросил, и хочу побыстрее замять тему.
— Стоп, — он снова откидывается назад и какое-то время меня разглядывает. Потом наклоняется снова:
— Погодите, вы что, серьезно, не понимаете, какое вы на людей впечатление производите?
Понимаю. Мелкого гадкого утенка, не желающего принимать правила игры, с которым нормальному человеку не всегда понятно, как общаться…
— Не понимаете? — еще раз спрашивает он.
Я понуро молчу.
— А скажите-ка мне, пан Сенч, какая одежда выглядит на женщине наиболее сексуальной?
«Явно не такая, как на мне», — думаю я. Вслух же начинаю перечислять то, что больше всего нравится мне на девушках: свободные юбки до полу, мягкие туфли без каблуков, блузки с короткими рукавами…
— Ну, это вы мне про свои вкусы рассказываете, а я вас про принцип спрашиваю, — прерывает он меня. А потом вкрадчивым шепотом дает свою версию:
— Та, которую хочется немедленно снять.
— Хм… да, — удивленно говорю я. — Так и есть!
— Так вот с вас, пан Сенч, — он еще ближе пригибается ко мне через стол, — почти всегда хочется снять одежду.
Я чувствую, что краснею.
— И дело не ограничивается только этим, — продолжает он злым шепотом. — Все ваше поведение — речь, жесты, походка, манера выражаться — это одна сплошная сексуальная провокация. Так что не спрашивайте меня, каково это быть красивым человеком. Вы сами это прекрасно знаете.
Я сижу, опустив глаза, пристыженный сверх меры, и чтобы загладить неловкость говорю:
— Ну, да… Я думал, что вы — сказочное чудовище, а оказалось, что сказочное чудовище — это я. Вот и договорились…
— Сказочное чудовище… Хорошо, — примирительным тоном говорит он.
— Это Кэрролл.
— Да-да, я понял. Подсобный фонд отдела литературы.
— Вообще, — говорю я, отлипая, наконец, от столешницы, — такие разговоры обычно принято вести за совместным распитием каких-нибудь крепких напитков. Как минимум кофе… В читальном зале они, согласитесь, не очень уместны.
Он переводит взгляд на часы.
— А вы что? Пьете кофе после пяти вечера?
— Я его в любом часу пью, был бы кофе, — устало говорю я.
— Ладно, — говорит он с тяжелым вздохом, понимаясь со стула. — Пойдемте.
— Чего?
— Не «чего», а «что». Кофе!
Я все еще смотрю на него с непониманием.
— Я в курсе, что у вас нет денег. Пойдемте, — и не дожидаясь, идет к выходу из зала.
* * *
В столовой, по счастью, совсем немного народу. Я здороваюсь с продавщицей, спрашиваю ее, можем ли мы рассчитывать на скидку по моему пропуску. Получив утвердительный ответ, вопросительно смотрю на стоящего за моим плечом Штерна.
— Ну, называйте, что будете пить, потом выбирайте пирожное.
Я еще раз оглядываюсь на него.
— Но у меня, правда, нет денег. С пирожным это совсем грабеж будет.
— Не будет. Выбирайте и садитесь куда-нибудь, — сварливым тоном отсылает он меня к столикам.
Я заказываю себе большую чашку заварного кофе, выбираю кусочек «графских развалин» и покорно бреду к дальнему столику, зажав в кулаке две чайных ложки. Каково же оказывается мое изумление, когда мой поилец-кормилец приносит заказанные мной лакомства, ставит их передо мной на стол, а сам, закинув ногу на ногу, садится напротив.
— А-а… А вы?
— Я лучше за вами понаблюдаю. Удовлетворю свои эстетические потребности.
Я отхлебываю из чашки, и отколупываю бизешку.
— А что же вы о моем эстетическом чувстве не позаботились?
— Ну, вот когда настанет такой светлый день, что вы будете при деньгах, тогда меня и угостите. А этот аттракцион я оплачиваю.
Вот зараза! Все еще мстит мне за «красивого человека». Ну да ладно, кофе — он и на чужие деньги кофе. А «графские развалины» так и вовсе бесподобны, тысячу лет не ел их.
В этот момент в столовую заходят Нинэль Эдуардовна, Рита и Ляля. И сразу же, с порога, устремляют на нас свои любопытные взоры. Через секунду-другую они все трое одновременно вспоминают о приличиях, подходят к кассе, и долго, старательно выбирают себе салатики, тихонько переговариваясь — о салатиках, надо думать. Ляля как самая непосредственная даже еле слышно хихикает — разумеется, над салатиками.
Штерн с громким вздохом закатывает глаза, потом страдальчески прикрывает лицо рукой:
— Чувствую себя участником какого-то дурацкого перфоманса…
— Ну так, а я о чем! Надо было что-то себе заказать, тогда бы все не так явно смотрелось.
— Ага, не так явно! Вы когда тут в последний раз были? Да еще с «графскими развалинами»?
— Слушайте, док! — я слегка отодвигаю от себя тарелку с пирожным. — Хватит выпендриваться! Давайте, берите вторую ложку и присоединяйтесь! Что нам, сказочным чудовищам, за дело до чьих-то досужих домыслов?
— Да, действительно, — со вздохом соглашается он. Придвигается к моему углу, загораживая нас обоих от чужих взглядов, и буднично так принимается за «развалины». Более того, протягивает руку и, как само собой разумеющееся, отхлебывает из моей чашки.
— Я смотрю, вы, пан Сенч, больно сильно хотите совершить со мной ритуал совместной трапезы. Настолько, что и половины разоренного графства для меня не жалко?
— Ну, согласитесь, что ритуал все же лучше перфоманса.
— Это верно, — и он еще раз отпивает из моей чашки. А мне, значит, давиться бизешками в сухомятку… Но я зря беспокоюсь, он отодвигается от стола и выуживает из внутреннего кармана пальто наушники с квадратной пластмассовой коробочкой MP3-плеера — просто немыслимая по моим представлениям роскошь: я только слышал, что такое бывает, но живьем никогда не видел.
