Всемирный следопыт, 1929 № 09

Оглавление

Черные Ноги вспомнил дату смерти, вырезанную над скелетом в трапперском зимовье, и решил, что последнее предположение вероятнее. Золотоискатель умер жуткой медленной смертью, кусая в голодной муке искалеченные пальцы, неспособные даже бросить камень в птицу или белку…

Красное Облако молчал. Лицо его было грустно и озабоченно. Тихо поблескивал последний из принесенных в пещеру факелов. Тьма уже кралась из углов, готовая прыгнуть и затопить пещеру, как только потухнет последняя ветка.

Русский увидел каменные полки, высеченные в стенах, а на полках ряды туго набитых мешков из лосиной кожи…

Вождь вдруг поднялся и молча пошел к выходу. Остальные последовали за ним.

IX. Изменник.

— Мир с каждым днем становится все хуже, — говорил часом позже Красное Облако, — люди в нашем племени убывают, а пороки растут. Пища тоже убывает, потому что и звери подобно человеку уходят в подземный мир. Родная земля не хочет уже кормить своих сынов. Племя мое тает как снег от лучей весеннего солнца. Как спасти его?..

— Ты видел золото тэнанкучинов, русский, — продолжал Красное Облако, — но ты видел его еще не все. Ущелье полно золотом, ты найдешь его всюду, куда ни повернешься.

— Золото родилось на склонах гор, — сказал русский, — откуда оно в течение тысячелетий водными потоками смывалось и сносилось в ущелье. Поэтому и на дне Читтинии и на отмелях оно лежит толстым слоем.

— Да, там очень много золота, — грустно покачал головой вождь. — И если узнают об этом белые, горы застонут от шагов многих и многих Огненных людей. Ты думаешь, нам жаль золота? А на что оно нам? Но мы боимся голода, который придет в наши земли вместе с белыми. Белые распугают дичь, загонят ее к горам Ендикот, а может быть и дальше. Племя наше начнет голодать. Пищу мы должны будем покупать на это проклятое золото, но оно тогда будет в руках белых.

Тоскливая жалоба, звучавшая в словах вождя, взволновала русского. Но как он мог успокоить краснокожего? На стороне индейцев все законные права. Золото Злой Земли принадлежит им по праву первого захвата. Но разве в силах бороться юконские индейцы с чиновниками Новоархангельска или сибирскими купцами-золотопромышленниками? Севернее пятидесятого градуса широты не существует законов, а тем более в отношении непокорных «язычников». При помощи «достоверных лжесвидетелей» Огненные люди докажут, что золото Злой Земли принадлежит им, а не тэнанкучинам. Если же не поможет и это, то захват сокровищ будет произведен по праву военной добычи. Что стоит вызвать тэнанкучинов на открытый бунт против русских?

И знакомое уже чувство злобного бессилия при виде творящихся несправедливостей тупыми клещами сжало сердце траппера.

Закрыв глаза, русский представил себе ту живую лавину, которая хлынет сюда, на холодные равнины Аляски, как только разнесется весть о золоте. Придут купцы, продающие все, от солонины до собственной совести, бездельники, ищущие быстрого обогащения, авантюристы, у которых стволы револьверов стерты от частых выстрелов, а рукоятки покрыты зазубринами — отметками о числе убитых людей. Эта людская накипь принесет с собой свою пресловутую цивилизацию, которая развратит индейцев, вытравит, как едкая кислота, из их сердец все честное, великодушное и целомудренное… Нет, коли так, то уж лучше пусть попрежнему дремлет в черных пещерах Злой Земли этот страшный металл! Нога белого не должна ступить на землю тэнанкучинов!

— А что нам делать? Разве мы можем закрыть белым людям пути в наши земли? — спросил Красное Облако.

Русский удивленно вскинул голову. Не обладал ли вождь способностью читать чужие мысли? Ведь он своим вопросом логически закончил мысль траппера.

— Вы должны это сделать! — воскликнул русский. — Если не хочешь быть сожранным, сам рви зубами!

— У нас нет зубов, — глухо сказал вождь. — У нас нет огненных трубок.

— Надо их достать.

— Русские не продают краснокожим ни огненных трубок, ни пороха. Достать их для нас мог бы только белый. Но разве найдется белый, который пошел бы против своих?

— Найдется!

— Где же он?

— Здесь! Я достану для вас ружья!

Вождь вздрогнул всем телом, блеснул глазами. Он, видимо, хотел что-то сказать, но лишь отмахнулся рукой и отвернулся.

Молчал и русский. Порыв его прошел. Экзальтация, жажда подвига, желание защитить этих угнетенных сменились колебанием и неуверенностью в своей правоте. Он думал об измене родине.

Родина. Россия. Соотечественники… Какие это древние, ветхие слова! И все же какая могучая сила в них! Что дала ему Россия кроме тоски изгнания и мук одиночества? Но ведь в этом виновата не Россия, а всего лишь один человек. Он видел этого человека только раз, и на всю жизнь запомнились властное лицо, шелковистые бакенбарды и холодное металлическое выражение глаз. Это было в вестибюле Александринского театра. «Император… Его величество…» — змеился благоговейный шопот вслед человеку с холодными глазами. А он прошел, равнодушный, в сознании своей мощи, небрежно вскинув к каске женственно-белую руку. Эта холеная, барственная рука оттуда, из Зимнего дворца, из туманного Петербурга дотянувшаяся до черных юконских волн, мертвой петлей, намыленной удавкой сдавила горло несчастных тэнанкучинов. И разве не долг каждого честного человека больно ударить по этой руке?.. Измена? Ну, так что же! Слово это страшно только филистерам.