Судьба-Полынь Книга I

Оглавление

104

Ная вспыхнула, стыд ожег щеки.

— Рада, что повеселила, — оттолкнула его с дороги, намереваясь уйти. Внезапно сильные руки обхватили ее, оторвали от земли и вжали в стену дома.

— Какая же ты глупышка, Ная, — прошептал Скорняк, припав к ее губам поцелуем.

Девушка опешила, но стоило ей потянуться к нему, прижаться теснее, он тут же разорвал волшебство: отстранился, уткнулся со стоном лбом в стену.

— Талея права, я слишком много выпил. Ступай к себе.

— Но как же… — пролепетала она растеряно. — Я думала…

— Пожалуйста, послушайся меня. Иди спать. Завтра поговорим.

Походкой уставшего человека Скорняк скрылся в доме. Ная постояла еще немного, закусив губу, чтобы не расплакаться. Как понимать его поступок? Это было насмешкой или порывом долго сдерживаемых чувств? Взглянула на темное окно и зашагала вниз по тропе к селению. Завтра. Завтра они, наконец, поговорят откровенно и определятся в своих отношениях.

Глава 21 Ильгар

Поселение плотогонов было крошечным. Небольшие домики с камышовыми крышами крепились на просмоленных сваях над водой, соединяясь между собой узкими мостками. Юркий народец совсем не боялся водяной толщи, что шумела, пенясь, под настилом и вокруг опорных столбов.

Те же столбы служили каркасами для рыболовных сетей и креплением для канатов, удерживающих многочисленные плоты и плоскодонки.

Настоящих воинов здесь почти не было. Гарнизон из десяти жнецов да дряхлый жрец, ослепший на один глаз. Впрочем, в деревне хватало острог и трезубцев, а кое-кто умел пользоваться луком и пращой, так что разбойники и прочие тати обходили поселение стороной.

Как удалось выяснить у старейшины: подобных деревушек разбросанно по устью Нарью великое множество. И чтят в них только одно божество — саму реку. Она кормит, дает жизнь, случается, даже карает… Но на то она и река, часть изначальной стихии, могучая и бесстрастная.

Среди жителей встречались курчавые, русые, светловолосые мужчины и женщины. У народов Нарью существовал обычай — находить себе пару не в родной деревне, а уплывать за ней в самые далекие поселения.

— Кровь не должна застаиваться в жилах, — говорил, улыбаясь беззубым ртом старейшина, — как не должна заставиться река. Иначе протухнет.

И он прав — так думал Ильгар, уплетая копченую рыбу за грубо сколоченным столом. Ему доводилось видеть глухие деревеньки, где многовековое кровосмешение порождало калек, слабых на голову и даже настоящих чудовищ, которых убивали в люльках.

— Спасибо за гостеприимство и доброту, — поблагодарил Альстед. — Мы, верные слуги Сеятеля, ценим это.

— И мы ценим то, что дает нам ваш предводитель, — кивнул старейшина. Он взял с деревянного блюда золотистую лепешку, положил на ладонь. — Прошлой осенью, когда морозы ударили рано, к нам по течению поднялся плот из Окуня. Привезли десять мешков муки и разных круп. Зимой, когда рыбы стало мало, мы не голодали. Вот этот хлеб — залог нашей дружбы.

Он преломил лепешку и протянул большую часть Дарующему…

Ильгар лежал на подстилке из камыша, завернувшись в плащ и положив под голову скатанное одеяло, и думал о том, как поступить с Даном.

Варлана по-прежнему была не в себе, не узнавала сына и дважды порывалась выцарапать глаза Тагль. Вначале десятник хотел оставить мать и сына в деревне, снабдив плотогонов декоктами эйтаров, но Дарующий намекнул, что не стоит спихивать на речной народ такую обузу. «Хлебный союз», как назвал его Альстед, слишком хрупок, чтобы приказывать речникам кормить и ухаживать за Варланой и сыном, а местные обычаи по-своему жестоки. Сильно больных людей попросту укладывают в лодки, дают небольшой запас еды и питья, после чего оставляют решать Нарью, что будет с несчастным человеком. Иногда больных могли приютить в иных поселениях и вылечить, если так угодно судьбе, но чаще всего река забирала жертву. Это считалось делом угодным.

Выход все-таки нашли — женщину взял на попечение подслеповатый жрец. Но лишь женщину, так как мальчик стал бы лишним ртом. Он не умел ловить рыбу, никогда в жизни не плавал на лодке, а большой воды откровенно побаивался.

— Взял сосунка — возись теперь с ним, — проворчал Альстед.

Выход напрашивалось лишь один, и десятнику он не нравилось. Разлучить мать с сыном… это жестоко. А разлучить сына с больной матерью, которую лишь чудом удалось вырвать из лап костлявой — жестоко вдвойне. Но куда деваться?

Выбор сделан, и сон, будто дожидаясь этого мига, набросился на Ильгара и утащил в мир кошмаров.

Жнец провалился в царство черной мглы, где шелестящие голоса заставляли оглядываться в страхе, а таившиеся в развалинах городов и невероятных размеров башен тени — хвататься за кинжал. Инородная сила угнетала. Он никто здесь. Пыль. Прах. Изучающий взгляд самой тьмы жег спину. Не покидало ощущение, что душа раздвоилась и одна ее часть находится в страшной опасности.

Выбившись из сил, задыхаясь от злости, эта часть шла навстречу смерти. Нечто истощало ее, но холодная ненависть придавала силы. И вот, когда, казалось, гибель неминуема, неожиданно пришло избавление.

Ярким огоньком в беспросветном мраке, оно вывело из западни. К свету и жизни.

Утром десятник ощутил себя древним старцем, разбитым параличом. Будто всю ночь по нему топтался разъяренный бык. Рубаха насквозь пропиталась потом. Слюна стала темного цвета, вязкой, как пепла наелся.

От воспоминания о взгляде из мрака сердце ускорило ход.

Ильгар вытащил и сжал перчатку. Закрыв глаза, призвал образ Рики. Ее добрые глаза и теплая улыбка развеяли тревогу. Вернулось спокойствие. Что бы ни значил сон, чем бы ни являлся — это всего лишь сон, и поддаваться беспричинному беспокойству не стоит.