Владыка вод

Оглавление

1/82
Следующая

Время мое приспело,
и путь мой передо мною.
Дж.Р.Р.Толкиен

ПРОЛОГ

Так все и было, от самого конца до самого начала.

Старый Скуп умер утром, так и не подняв тяжелых, как у всех лавочников, век. Уже третьи сутки он лежал с закрытыми глазами, не разжимая губ, и лишь трудное дыхание указывало, что лавочник еще жив. А утром он вздохнул особенно глубоко, сильно и — затих. Тогда Скупчиха, суровая женщина лет на двадцать моложе мужа, негромко всхлипнула в полумраке комнаты, а Скуп-сын почувствовал что-то вроде облегчения: наконец все кончилось.

Уже через час о смерти Скупа в Рыбаках знали все. В дом пришли старики, чтобы справить похороны по обычаю. Они посыпали соль покойному на лоб — в знак мудрости, на губы — в знак честности, на грудь — в знак доброты. Три щепотки соли — обязательная дань уважения.

Тело старого лавочника завернули в новенькую рыболовную сеть, запутав в изголовье большой поплавок, а в ногах — тяжелое грузило, чтобы стоя, как подобает достойному человеку, предстал покойный перед Владыкой Водом.

Потом Скупа на весельной лодке вывезли за одинокий черный камень, туда, где Большая Соль круто падает в бездонную глубину. Здесь всегда принимал умерших Владыка, здесь и опустили старого лавочника в море — тихо, без всплеска. И высыпали в воду еще горсть соли, чтобы не строго судил Владыка Вод душу, ушедшую в его темное царство.

Похоронив отца, Скуп-сын вернулся домой хозяином. Он протянул руку ладонью вверх и коротко потребовал у матери: «Ключи». Та безропотно отдала ему связку на узорном витом шнурке, который сняла с шеи мужа перед приходом стариков. Сын слегка подбросил ключи, отчего металл коротко звякнул, и пошел наверх, в комнату отца, каждым шагом заставляя скрипеть деревянные ступени лестницы. Этот скрип доставлял ему удовольствие: каждый вечер точно так поднимался к себе старый лавочник, чтобы подвести итоги дневной торговли.

Войдя, Скуп-сын огляделся. Единственное окно в небольшой комнате было задернуто полинявшей коричневой занавеской, в середине стоял стол с выдвижными ящиками, в углу — железный шкаф.

Скуп-сын уселся в кресло перед столом и наугад потянул один из ящиков. Там оказались бумаги — долговые расписки, закладные, какие-то счета и ведомости. Все это требовало внимательного разбора, поэтому молодой лавочник решительно задвинул ящик назад. Тут он услышал шорох и, обернувшись на звук, обнаружил, что из-за занавески за ним подглядывает крохотный норик в малиновой курточке и синих штанишках. Новый хозяин прицыкнул на малявку, тот стрелой метнулся к своей норке и пропал. Только на миг мелькнула добродушная, чуть крысиная мордочка, да послышался тоненький ехидный смешок. Скуп-сын отвел глаза, успев, однако, отметить, что блюдце, какие стоят у каждой нориковой норки, покрыто чешуйками засохшего молока: три дня уже не наполнялось. Непорядок. Нориков обижать нельзя.

Он встал и подошел к железному шкафу. Позвенев ключами, выбрал нужный, открыл бесшумную плавную дверцу. За ней хранились все те же бумаги, но, видимо, более важные, и только в нижнем отделении, в углу, стояла небольшая деревянная шкатулка. Скуп-сын взял ее в руки, повертел, рассматривая, и откинул плотную крышку с резьбой. В шкатулке лежало простое серебряное колечко с неярким камнем цвета морской воды.

Вернувшись в кресло, Скуп-сын какое-то время разглядывал кольцо, пытаясь понять, зачем отец так бережно хранил его. Цепкий глаз торговца уже обозначил цену: пятнадцать, от силы двадцать монет. Дешевка. Так и не понял, пожал плечами. А спустившись вниз, отдал кольцо матери и велел выставить на продажу. «Да налей норикам молока наверху. Там открыто».

На следующее утро Скуп-сын начал торговлю, не выждав даже положенных трех дней. И напрасно: все равно в лавку никто не шел. Скуп-сын понимал свой промах, злился, но продолжал сидеть — больше из упрямства, чем по необходимости, и даже бросил судьбе вызов, загадав первых трех посетителей — на богатство, на здоровье и на жену. Так просто загадал, чтобы сидеть не скучно было. Но когда перед самым обедом замаячила у входа чья-то тень, внутри слегка екнуло: ну, кого там несет — на богатство?

Тьфу, Смут тебя забери!

Вспомнишь тут Смута, когда загадал на богатство, а приходит нищий. Даже не нищий. У тех нет-нет, да бывает пара монеток. А у этого Смела правый карман аж скукожился от пустоты, хоть совсем с пояса срежь. Он милостыню не просит — гордый. Или знает, что все равно никто не подаст из-за гнусного его скандального характера. Тьфу!

Скуп-сын даже не шевельнулся, наблюдая из-под тяжелых век, как Смел бочком двигается вдоль полок с товарами, стучит своей длинной, выше головы палкой и посверкивает дырьями в грязных штанах. Потурить его, что ли? Но вспомнилось, как часто повторял отец: «Покупатель — дело святое». Пришлось сдержаться. А покупатель этот святой, будь он неладен, уставился куда-то как истукан. Что это он узрел? А, ну да, конечно. Только колечка ему не хватает, остальное все есть. Посмотреть?! Не-ет, он точно издевается, хвост собачий. Ну Смут с тобой, на, смотри…

Смел долго глядел на кольцо, ухватив тонкий серебряный ободок корявыми пальцами цвета чугунного дерева, собирал поперечными складками лоб, шамкал шершавыми от мертвой кожи губами. Потом почему-то спросил, откуда оно взялось (у него получилось «вжялощь»), и взглянул при этом на лавочника снизу вверх, отчего стал похож на плешивого орла-падальщика, живущего в Оскальных горах.

Лавочник раздраженно буркнул, что — так-де, перехватил по случаю. И, заводясь, продолжал: время уже обеденное, лавку пора закрывать, а если кто не собирается покупать — ну, к примеру, если денег у кого нет, — то нечего так долго и разглядывать. Тут у Смела в горле клекот возник, аж кадык запрыгал — видно, свару хотел учинить, хвост собачий. Однако, передумал. Положил кольцо на прилавок и пошел к выходу, стуча палкой. Лавка опустела.