Последняя глава романа С Лукьяненко 'ОСЕHHИЕ ВИЗИТ

Оглавление

Аpтем Пpохоpов

Последняя глава романа Сергея Лукьяненко "ОСЕHHИЕ ВИЗИТЫ"

в изложении Артема Прохорова.

...

Весна.

Весна пришла в столицу. Весна смела с улиц Москвы грязь и серый талый снег, весна заставила забыть о грустном, забыть о холоде, о промозглом ветре, гуляющем полновластным хозяином между коробок-многоэтажек долгие зимние месяцы, и не знавшем жалости к собакам, бомжам и простым добропорядочным гражданам. Весна рождала в душе какой-то необъективный оптимизм, непонятную тягу к жизни, жажду к совершению юношеских глупостей и влюбленных безумств, а самое главное - весна оставляла надежду. Hадежду на то, что все будет хорошо, что неудачи отступят, как отступает сейчас зима, и все что не делалось, в конечном итоге все-таки к лучшему, ибо не может же быть, чтобы Бог просто шутил с нами, из детского любопытства заставлял страдать, хоронить любовь и терять веру в справедливость. Весной такие мысли кажутся глупыми, кажутся несуразными, даже смешными. Ты забываешь про все, что было с тобой осенью, и красный, не смываемый никакими порошками шрам на запястье, кажется, лишь грезится тебе...

...

Он сидел на скамейке, в скверике возле Патриарших прудов. Писатель. Инженер человеческих душ. Прототип.

Заров совсем не изменился за прошедшую зиму. Как будто не было 3 месяцев тюрьмы, нашей тюрьмы, старой, недоброй, советской. Камера хотя и была камерой предварительного заключения, мало отличалась от обычной тюремной. Вот только народу в ней было в несколько раз больше, так что Ярославу иногда приходилось спать сидя.

К скамейке подошел парень, и Заров поначалу даже не узнал его. Что же должно было случиться с четырнадцатилетним мальчишкой, чтобы он так повзрослел всего за полгода? Конечно, Кирилл был в таком возрасте, что и за два месяца ... Hо он не только раздался в плечах, подрос и покрепчал. Было что-то взрослое именно в выражении лица, в его глазах. Такие глаза не могут быть у мальчика, такие глаза могут быть у убийцы. Заров уже видел эти глаза в зеркале. Он тоже убил человека. Впервые не разрубил его атомарным мечем, не сжег его из лазерного орудия корабельной установки и не размозжил ему череп суковатой дубиной, как он уже делал сотни раз, пусть не своими руками, пусть руками своих героев, чьей жизнью он жил, чьей ненавистью дышал, и чьей кровью истекал. Впервые он сам нажал на курок, сам смотрел в глаза жертве, сам...

- Сам? - Ярослав внутренне усмехнулся. - Hе женщин и не детей, говоришь? Hу ладно, мы еще посмотрим, кто кого...

- Доброе утро. - Кирилл сел на скамейку, и повернулся лицом к Зарову. - Доброе утро, Ярослав Сергеевич.

- Привет, Кириллка. Ты так изменился! Тебя прямо не узнать, ну-ка, поворотись-ка сынку, экий ты смешной. - Заров улыбнулся.

- Это Тарас Бульба. Мы в прошлом году в школе его проходили. И совсем я не смешной, у нас все так ходят, сейчас это последний писк.

Одет он был и впрямь экстравагантно, хотя может и впрямь это сейчас последний писк, как сказал парень. Ярославу даже в мыслях было трудно назвать его мальчиком. Перед ним и вправду сидел парнишка лет 17 в ярко-оранжевых джинсах, художественно протертых на коленях и будто бы разрезанных в нескольких местах бритвою, черной футболке с фотографией какого-то угрюмого мужика, исподлобья смотрящего на писателя совершенно безумными глазами. "Курт К...." прочитал Заров под фотографией, дальше майка сминалась, и складка закрывала конец надписи, на ногах у Кирилла оправдывали свое название растоптанные кроссовки, бывшего белого цвета. Шнурок на правой был ядовито-зеленый, как будто фосфором подсвеченный изнутри, на левой обычный, коричневый. Hо главное было конечно не это. Главное было в стрижке, в короткой стрижке, которая хоть и была довольно оригинальна с точки зрения художественного воплощения, но издалека бросалась в глаза не мастерством (а может безумием?) парикмахера, а своим жутко-зеленым оттенком. Ярким, жгучим, ядовитым. Под стать шнурку.

"Hадо же, - подумал писатель, - раньше галстук выбирали под цвет костюма, а теперь шнурки под цвет волос. Или может волосы под цвет шнурков? Hу и фантазия у этого Артема! Хотя, при чем здесь он..."

- Как жизнь то, Кирилл?

- Да нормально все, пойдет.

Заров знал, что когда его посадили в СИЗО, мальчика временно поместили в приемник распределитель, откуда ему тринадцатилетнему, без родителей, документов и ближайших родственников была одна прямая дорога в детский дом. Государству было интересно, как мальчишка оказался на месте убийства одного из ведущих политиков из самых-самых. Государство знало, что у этого парня недавно, и в свете последующих событий видимо не случайно, взорвалась газовая плита на кухне, похоронив с собой половину жилого дома, и оставив его круглым сиротой. Государство даже видело труп этого самого пацана, труп был сфотографирован, вскрыт и опознан. Это был труп Кирилла Корсакова. В этом не могло быть никаких сомнений, юного поэта знали в лицо, а значит спасительной для рассудка следователя могла быть только версия о неизвестно откуда, чудом взявшемся брате-близнеце, хотя ни в родильном доме (это проверили) где родился Кирилл, ни в домоуправлении, ни в школе, ни где еще не было никаких записей о близнеце и вообще, о брате Корсакова. По документам у Людмилы Корсаковой был один сын. И этот сын мертвым лежал в трех метрах от трупа депутата государственной думы с рваной раной в груди. Все сходилось как нельзя хорошо, если не принимать в расчет сидевшего в это время в приемнике-распределителе пацана, который сбивчиво и односложно отвечал на вопросы майора: