|
Оценить:
|
Квазиклассический треугольник
2
Зофья молчала, она говорила, что всем довольна, но я-то видел!
Место, где мы живем, пожалуй, единственное на планете, которое свободно от этой мерзости, но иногда они пробираются в поселок, поэтому без стоп-ружья у нас выходить не принято. В поселке - единственная больница, настолько необорудованная, что пересадка аорты здесь уже проблема.
Она моя жена, вот что странно. Я, безнадежный калека, отхватил себе такую красавицу, какую и на курортных планетах не сыщешь. Она умница. Она чудо. Она сказала однажды:
- Ты забиваешь себе голову всякими глупостями. Со мной все в порядке. Откуда такие мысли?
За мной нужен уход. Одному мне совсем плохо. Она делала все. Правда, заставляла за это терпеть кой-какие свои недостатки, а у кого их нет? У нее удивительная способность безмерно страдать по пустякам. С ней никогда не знаешь, что она в следующий момент выкинет. Потом она все помнит наоборот, иногда просто обидно. С ней очень непросто, конечно.
Пять лет вместе. Пять лет молчаний и разговоров и целомудренных ласк. То она, словно девчонка, носилась по дому (у нее был халат с широкими рукавами. Цветастый. Вечно она этими рукавами за все цеплялась), то сломается вдруг, сядет, уставится в стол, какую-нибудь мелочь бесцельно передвигает - не дозовешься. Подражает кому-то, что ли? Я ее ревновал, я и не подозревал раньше, как может сломать человека ревность. Я бы, честное слово, простил, если б что-нибудь обнаружил. Но отпускать одну - просто мука была, даже на полчаса. У нас в поселке почти сплошь мужчины.
Я ничего поделать с собой не мог: таскался за ней в экспедиции, заново учился управлять вертолетом, снова вспомнил свои таланты стрелка. Здесь это очень ценится. Ни на шаг от нее не отходил.
И еще. Я всегда чувствовал Бориса-Второго, где бы он ни находился.
Она хотела ребенка. Она не говорила мне, но я и так видел. Да и прорывалось у нее. В том, как ухаживала за мной, как хотела быть главной кого из них к материнству не тянет? А я тоже мечтал о ребенке, неважно девочка или мальчик. Сам толком не знаю, почему. С одной стороны... конечно, конечно!.. Привязать ее хотел, отвлечь от нее мужчин, которые наседали на нее роями. С другой стороны, просто от нее ребенка хотел, и для себя тоже хотел, даже неважно от кого. Еще, может, потому, что она хотела. А самое главное - из-за того, что... ну, какой от меня ребенок? А искусственный, нам казалось, не то. Вот именно что не из-за ребенка нам ребенок был нужен.
Мы оба хотели невозможного.
Кому первому это пришло в голову, убейте, не вспомню. Да и не пришло в голову, не придумалось, не вспомнилось - видно мысль такая сидела всегда, и в конце концов кто-то сказал слово. Кто, кто...
Я позвал его, и он тут же откликнулся.
- В чем дело? - спросил он по дальней связи.
Я сказал, - приезжай, - а он ответил, - хорошо, - и ни о чем не спросил.
Я все обдумал. У нас был четкий план. Я разбросал вокруг поселка жвалы прыщенога, натертые мускусом, с таким расчетом, чтобы, когда вечером задует в сторону Синих Холмов, запах донесся до гнезд ипритовых пауков.
Составляя план, мы с Зофьей спорили, поправляли друг друга. Говорили дельные вещи и вещи пустые, мы все время смотрели в стороны, потому что в тот день взглядом можно было обжечься.
В конце концов наши глаза все-таки встретились, и я сказал:
- Это не может быть серьезно, все, что мы придумали.
Она промолчала, сжавшись.
- Это просто гадко. Она болезненно скривилась чисто мужской гримасой. Такой я никогда не видел ее, в ней вскрылось на миг настолько чуждое мне, настолько отвергающее меня, что стало страшно. Потом она прослезилась, вздохнула с облегчением, горько и радостно головой замотала.
- И правда, давай забудем.
- Конечно! Не могли же мы в самом деле...
Мы радовались, прижимались друг к другу, говорили о том, как нам хорошо, но тогда уже знали, что обманываем себя, что весь наш план ужасный мы выполним, и не только из-за ребенка, а еще и потому, что мы так хотим. Так хотим, именно. Я не могу объяснить, что это было, что-то тяжелое, темное, в чем мы сами себе не могли признаться. Ненависть, горечь? Не знаю, не могу объяснить.
И минуты через две мы принялись отшлифовывать план.
Еще она говорила:
- Он может влюбиться в меня.
- Он должен.
- Я хочу сказать - сильно.
- Вряд ли. До тебя я всех любил сильно, только недолго.
- Но теперь ты...
- Я - другое дело.
- Я тоже могу влюбиться.
- Это... это быстро пройдет.
- А если нет?
- Но ведь он - это я!
Даже умнейшие женщины иногда не понимают простых вещей.
Борис прибыл дня через два после моего вызова. Он никак не мог выйти точно, и нам пришлось встречать его в воздухе. Наш вертолет шел бок о бок с его разведботом, связь между нами была непривычно сильной, и я опасался, как бы он не прочел моих мыслей. Но он не читал их, он был простодушно открыт и ничего выведывать не собирался. Я ему немного завидовал: и тому, что он летит в разведботе, и тому, что он так открыт. Для меня все это было недостижимым.
По сравнению с его машиной вертолет выглядел горбатым неухоженным карликом. Мне трудно было вести полет: я почти целиком ушел в Бориса, в его мысли, ощущения - я их и забыл-то почти, - а его приборную стенку я разглядывал с куда большим вниманием, чем свою. Он почувствовал мою тоску и принял ее, как когда-то принимал мои боли. От благодарности, от теплого наслаждения, которое принесло его участие, я чуть не раскрылся. Каким же подонком я себя чувствовал тогда!
Потом была встреча. Мы стояли около дома, и во время процедуры знакомства я поймал себя на мысли, что с гордостью представляю Зофье стройность и ловкость моего прежнего тела, а Борису - красоту моей жены.
