Убьем в себе Додолу

Оглавление

Это было интересно, и Свет, тут же забыв об обеде, попытался подойти к выходу. Ничего не получилось. У двери ему было делать совершенно нечего, и ноги не собирались туда шагать. А тело не собиралось ползти. Поневоле пришлось заняться щами да голубцами.

Репня приходил в келью в этот день еще трижды, болтал обо всякой чепухе, но изнывающего со скуки Света его болтовня приводила в восторг. Когда Репня унес грязную посуду после ужина, Свет с нетерпением стал ждать обещанного молебна.

Отец Ходыня зашел за ним, когда небо в окошке уже стало чернеть.

— Пора на молебен, мой мальчик. Перед отходом ко сну у нас принято воздавать хвалу Семарглу.

Слава Сварожичам, молиться Свет уже был научен. Дома по вечерам тоже молились, вставали на колени, кланялись стоящему в углу кумиру Сварога, благодарили Дажьбога и жену его Мокошь за жизнь и прожитый день, вспоминали и других богов. Кроме Семаргла. Мама говорила, что Семаргл не любит, когда ему молятся простые люди. Он не их бог, у него даже жены нет. И потому Свет спросил:

— С какой стати Семарглу? Он не мой бог.

— Отныне он ваш бог. — Отец Ходыня погладил Света по голове. — Семаргл — повелитель и защитник всех волшебников.

С отцом Ходыней Свет преодолел дверь своей кельи безо всяких сложностей. Они шли по скудно освещенным газовыми светильнями коридорам. Вдоль коридоров тянулись деревянные двери. Из дверей выходили люди: мальчишки в серых рубашках и штанах, подростки в темно-синих одеждах, похожих на халаты, мужчины в таких же балахонах, но голубого цвета. Все двигались в одном направлении.

Вскоре Свет с отцом Ходыней оказались в большом полутемном зале. Вошедшие в зал поворачивались в одну сторону и становились на колени. Опустился на колени и Свет.

У дальней стены зала, на небольшом возвышении, стоял кумир бога в голубых одеждах. Лицо кумира было удивительное — не строгое, как у Дажьбога, и не злобное, как у Перуна; не мрачное, как у Велеса, и не веселое, как у Ярилы. Лицо этого бога было ДОБРОЕ. Доброту излучали его глаза, ею дышала каждая черточка божьего лица.

Свет был потрясен. Чего-чего, а добрых лиц у богов и богинь он не видел никогда — ведь боги призваны карать за грехи или помогать людям, но отнюдь не любить их. А то, что этот бог любит его, Свет понял сразу, хотя ему и было всего лишь девять лет: ведь таким же взглядом смотрела на Света иногда мама.

Потрясенный Свет даже не заметил, как началась проповедь. И лишь потом обнаружил, что в зале звучит мощный голос человека, одетого в оранжевые одежды волхва. Правда, многие слова из проповеди были непонятны, и потому Свет тут же перестал его слушать. Он смотрел в лицо Семарглу и словно бы растворялся в этих добрых глазах, уносился куда-то далеко-далеко без надежды на возвращение…

В реальность его вернул громовой бас волхва:

— Да взлелеем же в сердце своем Семаргла, братия и воспитанники! Да убьем в себе Додолу!

Волхв повернулся к молящимся, вскинул руки. И все присутствующие тут же отозвались:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Еще дважды гремел по залу голос волхва, и дважды откликались молящиеся. На второй раз, охваченный чувством единения со всеми, пропищал и Свет:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Через много лет, когда его положение в Колдовской Дружине позволило ему знать многое из того, чего не знают простые мужи-волшебники, Свет выяснил, что кумиры Семаргла закляты таким образом, чтобы вызывать особое чувство только у людей, отмеченных искрой Таланта.

За девять лет учебы в школе волшебников, с постепенным повышением своей квалификации, Свет перестал испытывать это чувство. Зато он научился понимать пересыпанные специфическими терминами проповеди. Проповеди эти были разными — в зависимости от того, что происходило в прожитый день. Позже, когда он стал мужем-волшебником, ему пришлось бывать на еженедельных богослужениях, проводимых в храме Семаргла самим Верховным Волхвом Бояном IV. Проповеди Верховного Волхва тоже были разными. Но во все времена любые проповеди заканчивались одними и теми же словами:

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

4. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 69, ВЕРЕСЕНЬ

Рубежник Микула Бондарь с младых ногтей внушал своему отпрыску две вещи, в которые твердо верил сам. И потому к восьми годам Репня Бондарь твердо знал: а) мать его Лада и сестра Купава — женщины и как всяких женщин их необходимо любить, уважать и защищать; б) волшебники — единственные счастливые в этой жизни люди. Первый постулат был законом для большинства словенских мужчин, а второй стал естественным выводом для словенского рубежника, у которого содержанием всей жизни была работа и который был не слишком близок даже к обычным людям.

Семья рубежника жила на одной из дальних застав Южного Урала. Граница княжества проходила в нескольких сотнях саженей от избы, где жили два Бондаря и две Бондаревы. Впрочем, самого Микулы в тот день дома не оказалось: он уже несколько дней находился верстах в пятидесяти от семьи, на другой заставе, куда получил новое назначение. Через день-другой он собирался прислать за женой и детьми экипаж.

Однако вместо экипажа пришли ордынцы. Это была первая из серии провокаций, затеянных в то лето Ордой на юго-восточных рубежах княжества. Нападение на заставу было хорошо подготовлено и прекрасно спланировано. Конная полусотня вырезала рубежников в течение десяти минут.

Впрочем, о десяти минутах Репня узнал много позже. А в ту ночь они проснулись от сухого треска выстрелов. Восьмилетний Репня уже прекрасно разбирался в оружии — как-никак сын рубежника! — и сразу узнал голоса ордынских «чингизов». Голоса звучали солидно и во множестве. Пару раз, правда, им ответили и словенские «онеги», но быстро затихли. Конечно, мушкет «чингиз» по сравнению с винтовкой «онега» выглядит стареньким дедушкой, но когда этих дедушек вдесятеро больше, а стрелять надо в упор, недостатки мушкетов как-то скрадываются…