Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Оглавление

190

Мальчик поднял голову.

– За что тебя? – тихо спросил Ла Фонтен на старом французском, который местные жители хорошо понимали.

Лицо пленника коротко осветилось улыбкой. Он покачал головой и повёл глазами на солдата.

Но Ла Фонтен вдруг почувствовал острую жалость. Одна рука его непроизвольно сдавила раку на груди, другая вцепилась в решётку.

– Не может быть, чтобы ты был в чём-то виноват!

Мальчик тоже смотрел на него с жалостью.

Но тут солдат оставил, наконец, свои штаны и заметил постороннего.

– Эй, нельзя! – закричал он, и замахал руками, отгоняя Ла Фонтена.

Преподобный попятился от решётки. У него само собой вырвалось:

– Я помолюсь за тебя!

И вдруг услышал тихий ответ:

– Я за вас тоже…

Он вышел на улицу, щурясь от дневного света. Мимо тащили сильно избитого мужчину, который вырывался, мычал и с ужасом смотрел на бурый от засохшей крови топчан в глубине двора, к которому его волокли.

Ла Фонтен отвернулся.

Его рука всё ещё сжимала раку на груди

Мужчина сзади дико закричал. Несколько человек, из снующих по двору, с вялым интересом остановились.

«Се человек…», – почему-то подумал Ла Фонтен. И вдруг его накрыл безотчётный, дикий страх!

Пуатье

...

Покинуть двор она не могла и не хотела, хотя и понимала, что сделать это было нужно. Если и не в качестве демонстрации своей обиды, то хотя бы ради того, чтобы привести в порядок мысли.

Не слишком разбираясь, был ли её секретарь на самом деле подкуплен, мадам Иоланда дала ему отставку и несколько недель занималась делами сама, сочетая их, когда удачно, а когда и не очень, с той придворной жизнью, которую подобало вести одной из первых дам королевства.

За ней, конечно же, следили. Но, как шпионы ни старались, докладывать своему королю они могли только о внешних проявлениях деятельности герцогини. Разговоры же, которые она вела, подслушать не удавалось, и письма, которые писала порой целыми днями, впоследствии словно растворялись. Несколько гонцов, открыто ею посланных, были задержаны, якобы по ошибке, но письма при них оказались всего лишь распоряжениями для управляющего двора герцогини в Сюлли и материнскими наставлениями старшему сыну, всё ещё воюющему в Неаполе. Остальные же, коих, судя по обилию и продолжительности почтовых дней, должно было быть великое множество, пересылались какими-то другими путями, о которых можно было только догадываться.

Лишь однажды одному из шпионов повезло выследить парня, одетого в сильно истрёпанный пажеский камзол. Как-то, в начинающихся сумерках, этот парень выбрался через потайную дверь из покоев герцогини и, не особенно таясь, побрёл себе прочь. Вид у него был достаточно унылый, чтобы можно было подойти и, завязав беседу, завершить её сочувственным приглашением в трактир. Шпион так и сделал и был крайне обрадован, когда парень согласился. Правда, на предложение излить за стаканчиком своё горе сначала как-то странно посмотрел, потом сморщился, словно от боли, кивнул и вдруг сдавленно спросил:

– А хочешь, я тебе всю свою жизнь расскажу? Я ведь из одной деревни с Девой…

Шпион радостно закивал, готовый слушать сколько надо. Но рассказчик из парня получился неважный. Без конца запинаясь и путаясь, будто рассказывал не собственную жизнь, а что-то где-то услышанное, он старательно поведал о том, как рос вместе с Жанной в Домреми, как дружил с её братом Жакменом… нет, с Пьером. Пьер моложе… Как ходил с ними в церковь, что была прямо возле дома Жанны, и как впервые услышал от неё про голоса…

В этом месте парень почему-то заплакал. Говорил, говорил и вдруг замер. И долго потом сидел, глядя куда-то в одну точку, а по щекам его текли слёзы. Шпион подождал, подлил ему вина и подвинул стакан под самый локоть. Но парень только вздрогнул, не выпил, а словно очнувшись, продолжил рассказ о том, как Жанна ушла из деревни, как вскоре все они узнали, что дофин признал в ней Деву Франции, и о том, как сам парень сбежал тайком из Домреми, чтобы поступить к ней в услужение.

– А зовут-то тебя как? – спросил шпион.

– Луи Ле Конт, – старательно выговорил парень. – Я был пажем Девы и под Орлеаном, и под Компьенем. От начала и до конца…

– А я слыхал, что паж с ней вместе в плен попал, – заявил шпион.

Глаза парня затуманились. Только теперь он заметил стакан возле локтя, залпом его осушил и, вытирая рот рукавом, невнятно пробормотал:

– Меня герцогиня Анжуйская выкупила. Из благодарности Деве…

Шпион переждал ещё один слезливый приступ. А когда вконец расчувствовавшийся собеседник, наконец перепил и упал мокрым от слёз лицом в согнутый локоть, быстро и ловко его обыскал.

Увы, никаких писем герцогини при парне не оказалось. Только записка с подробным перечнем дат и мест и приписками, что Жанна в эти дни и в этих местах делала.

Когда показания этого шпиона дошли до короля, тот только усмехнулся.

Наконец-то!

Умница матушка подчищала грехи и создавала для своей Девы новую жизнь. Жизнь-легенду! Наверняка очень похожую на ту, что была, но далёкую от двора, от интриг и всех тех расчётливых комбинаций, с помощью которых мадам герцогиня сделала из Жанны Божью посланницу.

Значит, поняла…

Поняла в отличие от прочих других, и от слишком горячего Ла Ира. Тот, как и ожидалось, плевать хотел на все запреты и поехал освобождать Жанну из плена. Но сглупил, что, впрочем, тоже ожидалось. Купился на простую уловку с обманным отрядом и помчался его громить, освободив дорогу тем, кто повёз Жанну в Руан.

Жаль. Почти всех своих людей положил и сам оказался в плену.