|
Оценить:
|
Миг бытия так краток
2
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Все по-прежнему оставалось мокрым после ночного дождика, и мы сидели в патио, попивая кофе по-турецки, заедая его апельсинами. День начинал заявлять свои права. Дул порывистый влажный ветер, заставляя нас покрываться мурашками даже под толстыми черными свитерами и унося парок с нашего кофе.
— Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос, — сказала она.
— Да, — согласился я. — Действительно, именно младая и именно с перстами пурпурными.
— Давай наслаждаться наблюдая.
— Да, конечно.
Мы допили кофе и сидели, покуривая.
— Я чувствую себя мерзавцем, — наконец сказал я.
— Понимаю, — сказала она. — Напрасно.
— Ничего не могу с этим поделать. Мне приходится уезжать и покидать тебя, и это ужасно.
— На это может уйти всего несколько недель. Ты сам так сказал. А потом ты вернешься.
— Надеюсь, — проговорил я. — Однако если это дело займет больше времени, то я пошлю за тобой. Не знаю пока, где я вообще буду.
— А кто такой Корт Миштиго?
— Актер и журналист с Веги. Важная персона. Хочет написать о том, что осталось от Земли. И поэтому должен показать ему все это я. Я! Лично! Проклятье!
— Всякий, кто берет десятимесячные отпуска на морские круизы, не может жаловаться на чрезмерную загруженность работой.
— Я могу жаловаться, и пожалуюсь. Моей работе полагается быть синекурой.
— Почему?
— Главным образом потому, что я устроил ее именно такой. Двадцать лет упорного труда, чтобы Управление по делам Художественных произведений, памятников и архивов стало тем, чем оно является теперь. И десять лет назад я довел его до такого состояния, когда мои сотрудники стали способны разобраться почти со всем. Поэтому я отпустил себя на вольные хлеба, велев себе возвращаться иногда подписать бумаги, а в остальное время делать все, что мне заблагорассудится. И теперь вот этот подхалимский жест! — поручить Уполномоченному свозить веганского щелкопера на экскурсию, с которой мог бы справиться любой штатный гид! Веганцы вовсе не боги!
— Минуточку, пожалуйста, — остановила она меня. — Двадцать лет? Десять лет?
Ощущение погружения в трясину.
— Тебе же нет и тридцати.
Я погрузился еще глубже. Подождал. И снова всплыл.
— Э… я, ну, в силу присущей мне скромности как-то никак не собрался упомянуть тебе о разных мелочах… Сколько тебе, собственно, лет, Кассандра?
— Двадцать.
— Угу. Ну… Мне примерно в четыре раза больше.
— Не понимаю.
— Я тоже… Так же как и врачи. Просто, видишь ли, я остановился в развитии где-то между двадцатью и тридцатью годами и остался таким. Полагаю, это своего рода, ну… часть моей особенной мутации, что ли. Это что-нибудь меняет?
— Не знаю… Да.
— Тебя не смущает ни моя хромота, ни повышенная лохматость, ни даже мое лицо. С чего бы тебе беспокоиться из-за моего возраста? Я-таки молод, во всех отношениях.
— Это далеко не одно и то же, — вынесла она приговор. — Что если ты никогда не состаришься?
Я закусил губу.
— Просто обязан состариться, раньше или позже.
— А если позже? Я люблю тебя. Мне не хотелось бы состариться раньше, чем ты.
— Ты доживешь до ста пятидесяти. Есть ведь курс Спрайта — Сэмсера. Ты его пройдешь.
— Но он не сохранит меня молодой — как тебя.
— На самом-то деле я не молод. Я родился стариком.
Не сработало и это. Она начала плакать.
— До этого еще годы и годы, — попытался утешить я ее. — Кто знает, что может случиться за это время?
Это заставило ее заплакать еще горше.
Я всегда был импульсивным. Соображаю я обычно весьма неплохо, но, кажется, всегда занимаюсь этим после того, как скажу свое, а к этому времени мною обычно бывает уничтожена всякая возможность дальнейшего продолжения разговора.
Это как раз одна из причин того, что я держу штат компетентных сотрудников, хорошую рацию и провожу большую часть времени вдали от дел. Однако некоторые вещи попросту никак нельзя передоверить кому бы то ни было. Поэтому я сказал:
— Слушай, в тебе тоже есть налет Горячего Материала. Мне потребовалось сорок лет, чтобы понять, что я не сорокалетний. Возможно, ты такая же. А я просто соседский парнишка.
— Ты знаешь о каких-нибудь случаях наподобие твоего?
— Ну…
— Нет, не знаешь.
— Да, не знаю.
Помнится, мне тогда больше всего хотелось снова оказаться на борту своего корабля — не большого огнехода, а всего лишь на борту старой калоши «Золотая канитель». Мне хотелось снова войти в порт и увидеть там Кассандру, в тот первый сияющий раз, и иметь возможность начать все заново. И или сразу же рассказать ей обо всем, или опять подойти к моменту расставания, помалкивая о своем возрасте. Это была приятная мечта, но, черт побери, медовый месяц давно уже закончился.
Я ждал, пока она перестанет плакать, и снова почувствовал на себе ее взгляд.
— Ну? — спросил я наконец, выждав еще немного.
— Спасибо, все в порядке.
Я взял ее безвольную ладонь в свою руку и поднес к губам.
— С перстами пурпурными… — выдохнул я, а она сказала:
— Возможно, это и не плохая мысль — твой отъезд. Во всяком случае на время…
Снова налетел несущий влагу холодный бриз, обдавая нас мурашками и заставляя дрожать наши руки — то ли ее, то ли мои — не уверен, чьи именно. Листья он тоже заставил задрожать, и они посыпались нам на головы.
— Не приврал ли ты насчет своего возраста? — спросила она. — Хоть самую капельку?
Судя по ее тону, с моей стороны самым мудрым было согласиться, что я и сделал, совершенно правдиво ответив:
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
