Утреннее шоссе

Оглавление

Клямин и сам понимал, что неспроста Серафим сулит ему такие откупные за отсидку. Видно, все у них прахом пошло, настигли их. Потянуть бы немного, исчезнуть, переждать, пока их не переловили. Но в следующее мгновение он уже думал о том, что и сам загремит с Серафимом. Не в стороне же он стоял от дел их нечестных. Да, куда ни кинь - всюду клин, западня. А чего он ждал? На что надеялся, глупец?..

- Ладно, Георгий… Всем нам в кутузке сидеть… А пока дай чистым воздухом подышать, ворота не заслоняй.

И Клямин поспешил на улицу.

6

Телефонный звонок пробивался на площадку сквозь дверь.

Ключ цеплялся бородкой за бортик скважины, вызывая у Клямина неистовство.

Он был уверен, что звонит она. Не выломать ли эту холодную дверь, укутанную в дерматин?

Наконец замок сработал.

Клямин рванулся к телефону, умоляя судьбу продлить на секунду пунктир позывных, самых желанных для него в эти минуты полной душевной опустошенности и одиночества.

- Алло, - проговорил Клямин и провел языком по спекшимся губам. - Алло, я слушаю тебя. Это ты, Наташа?

- Здравствуйте. Это Костя.

Появление какого-то Кости в этом как бы уже прожитом куске жизни Клямина было нелепо и непонятно.

- Какой еще Костя? - Голос потерял упругость, стал дряблым, растерянным.

- Костя-таксист. Я вез вас из аэропорта. Вы дали свой телефон. Обещали помочь - сказали, к кому обращаться в парке насчет нового автомобиля.

Клямин похлопал ладонью по карманам, достал пачку сигарет и, придерживая трубку плечом, закурил. Дым путался в решетке микрофона. Зыбкие сизые космы вытягивались длинной крутой волной, как волосы Натальи. Они поднимались нимбом над аккуратной ее головой, падали по плечам на грудь и спину.

- Сколько тебе лет?

- Двадцать. А что?

Клямин не ответил. Этот мальчишка почти ее ровесник. И кажется, у него такого же цвета волосы.

- Послушай, у тебя какого цвета волосы?

Трубка таила обескураженное молчание. Клямин переспросил.

- Не знаю… Светлые вроде… Я попозже позвоню, - замялся Костя.

«Не пьян я, не пьян», - усмехнулся про себя Клямин и проговорил:

- Не надо позже! - Он испугался, что Костя сейчас оставит трубку. Помолчал. Собрался с духом. И чего он так испугался?

В распахнутую дверь тянуло сыростью лестничной площадки. Именно такой влажной плесенью пахнет тишина ночного дома. И если захлопнуть дверь, то очутишься в безопасности и все волнения окажутся не чем иным, как страницами книги из жизни какого-то другого человека, случайного однофамильца. Надо лишь захлопнуть эту книгу и швырнуть ее куда-нибудь подальше…

Свободной рукой Клямин потянулся к дверной ручке и тут почувствовал сильный укол в левом предплечье. Скорее не укол, а острое щемление, словно горячие присоски впились во что-то слева в груди, затрудняя дыхание.

«Что еще! Вот новости», - подумал Клямин, не принимая боль как свою - он был для этого слишком здоровым человеком. Это могло с кем угодно случиться, только не с ним.

- Что вы молчите? - спросил Костя.

Клямин боялся опустить плечо. Казалось, стоит ему изменить позу, как боль разорвет левую часть груди. Так он и стоял, наклонив голову к поднятому плечу, прижимая телефонную трубку.

Костя в нерешительности повторил свой вопрос.

Клямин молчал. Неужели это и называется сердечным приступом? Или даже инфарктом?.. Рваные мысли ворочались в голове, подчиняясь одной главной: неужели сейчас сердце сдаст, остановится? Неужели он умрет? Здесь, в прихожей своей квартиры. Нет, этого не может быть. Это настолько нелепо, что он улыбнулся напряженной медленной улыбкой, похожей на гримасу. Он хотел жить сейчас, завтра и дальше. Пусть в заключении. Пусть он пройдет через наказание за чужие грехи, только бы жить. Если честно - и он причастен к этим грехам, нечего обижаться. Какая же это была чепуха в сравнении с катастрофой, к которой он сейчас так неумолимо приближался. Жить! В тюрьме и после тюрьмы, ведь ему нет и сорока. Жить, работать, видеть небо, море… Надеяться на встречу с Натальей. Не на повторение той встречи, которая прошла, нет. Надеяться на встречу, отмеченную ее улыбкой. Только ради одного этого стоит жить…

Клямин повесил трубку. Боль не отпускала, усиливаясь при вдохе. Осторожно ступая, словно пытаясь обмануть эту режущую боль, он вышел на лестничную площадку. Нащупал кнопку соседнего звонка. И, отвечая на немой вопрос старика Николаева, произнес в смятении:

- Сердце что-то, дед. Схватило.

Старик развел руками, шлепнул по тощим ягодицам, растерянно тараща блеклые глаза в красных ободочках век. Потом он обхватил Клямина за пояс и, кряхтя, потянул обратно, в глубину квартиры, к дивану, приговаривая какие-то добрые, обнадеживающие слова. Клямин подогнул ноги, ровно, словно скованный корсетом, опустился на край дивана и медленно завалился на спину. Боль не утихала, даже становилась острее.

Старик куда-то ушел, а когда вернулся, Клямин увидел рядом с ним маленькую фигурку мадам Борисовской. В дверях белели длинные лица ее сына-химика и внука-музыканта. Додик держал в руках аппарат для измерения кровяного давления.

- Теперь иди спать! - скомандовала ему мадам Борисовская, взяв аппарат. - И ты, Сема, иди спать. Он здоров как бык. С таким цветом лица люди таскают мебель на этажах…

Семен Борисовский потоптался на месте, сообщил Клямину, что его мама-пенсионерка - в прошлом врач с почти полувековым стажем, и ушел, прихватив с собой Додика.

- София Абрамовна знает свое дело, - уважительно подтвердил старик Николаев. - Если скажет, что «скорую» не надо, значит, не надо.