Маленькое личико

Оглавление

Миссис Фэнкорт сообщила, что накануне нашла письмо, адресованное ее мужу. Его написал Ричард Фэнкорт, отец Дэвида. Ричард сообщает, что его новая жена ждет ребенка – единокровного брата или сестру Дэвида. Элис спросила, что я думаю на этот счет, ведь муж никогда не сообщал ей, что у него есть братья или сестры. “Вы с сержантом верите ему больше, чем мне”, – сказала Элис, и ее тон показался мне отчасти обвинительным.

Миссис Фэнкорт весьма сокрушалась, что не обратила внимания на дату письма. Она сказала: “Что, если эта малышка – дочь Ричарда и единокровная сестра Дэвида? Я точно помню: там было написано, что ребенок родится в сентябре. Флоренс родилась 12 сентября. Вы должны что-нибудь предпринять”.

Я попытался объяснить, что это дело официально закрыто и лучше дождаться результатов анализа ДНК. Я сказал, что еще рано предполагать, будто ребенок, который находится сейчас в “Вязах”, приходится дочерью Ричарду Фэнкорту. Нет никаких фактов, подтверждающих эту догадку. Миссис Фэнкорт сказала: “Это объяснило бы, почему Дэвид так добр к ребенку и так печется о нем, ведь получается, что девочка – его сестра”. Я повторил, что это предположение безосновательно, и напомнил, что лишь несколько минут назад миссис Фэнкорт пыталась убедить меня, будто младенец в “Вязах” – это ребенок Дэвида Фэнкорта и его любовницы. Элис рассердилась и заявила: “Значит, я должна смириться и молча ждать расправы?”

По ходу беседы миссис Фэнкорт вела себя то враждебно, то робко, то безразлично. Я отметил про себя, что надо сообщить о тревожном состоянии миссис Фэнкорт сержанту Зэйлер и предложить ей связаться с семейным врачом Фэнкортов».

27

2 октября 2003 г., четверг

Вернувшись после разговора с Саймоном, я застала Вивьен, Дэвида и Личико в саду. День прохладный и солнечный, их лица – в пятнах солнца: свет просеивается сквозь кроны деревьев. Я приближаюсь, но фигуры людей не движутся, будто на холсте, когда смотришь издалека.

Малышка, в желтой шерстяной шапочке, завернутая в одеяло, лежит в коляске. Невольно вспоминаю, как мы втроем покупали эту коляску на следующий день после того, как я узнала, что беременна. Я не хотела искушать судьбу, но Вивьен решила отпраздновать событие, и все поехали в детский универмаг в Рондсли, где очень долго разглядывали, ощупывали и катали самые разные модели. В тот день мы все трое были счастливы. Вивьен даже позволила Дэвиду немного подразнить ее, заявив, что серьезного отношения заслуживают лишь простые старомодные образцы.

– Мам, традиции – это же не твой стиль, – подколол ее Дэвид, и Вивьен улыбнулась. Вообще-то она пресекала подобные шуточки, считая их простой непочтительностью.

– Где ты была? – Вивьен сжимает ручку коляски, которую мы в конце концов выбрали. В тот день свекровь, как всегда, настояла на своем. – Почему ты не сказала, что уходишь?

– Я просто немного проехалась. – На Дэвида я стараюсь не смотреть, словно он для меня уже умер.

Пару секунд я и впрямь желаю ему смерти. Я, наверное, никогда не смогу оправиться от тех унижений, что натерпелась от мужа, да и в его памяти они, наверное, засели так же глубоко, как в моей.

Кажется, Вивьен не поверила мне.

– Я собиралась погулять с малышкой по саду. Не хочешь с нами?

– Да, конечно.

Как здорово! В «Вязах» огромный сад. Я проведу с девочкой добрых полчаса, а то и больше.

– Сама покатишь? – спрашивает Вивьен.

– Конечно! Спасибо.

Смотрю на Дэвида: он взбешен. Я борюсь с искушением улыбнуться ему. Дико признаваться, но с сегодняшнего утра я в глубине души наслаждаюсь его страданиями.

– А Дэвид отнесет в дом твою сумочку, – распоряжается Вивьен.

Скидываю сумочку с плеча, Дэвид грубо вырывает ее и скрывается в доме.

– Ну, пойдем.

Вивьен выпускает ручку коляски, уступая мне место. Я качу коляску по траве, сердце скачет от радости. Я готова плакать от счастья, хотя для любой другой матери это вполне обычные вещи.

– Что с тобой? – спрашивает Вивьен. – Ты чем-то расстроена?

– Просто думаю… Это здорово, но… Я полюбила Личико, но хотела бы катать сейчас своего ребенка.

Я смахиваю слезу. Вивьен отворачивается, и я чувствую, что она пожалела о своем вопросе.

Мы идем мимо старого сарая к огороду.

– Ты не стала спорить насчет сумочки, – замечает Вивьен. – Тебе ведь не нужна эта обуза, верно?

Я удивляюсь.

– Для прогулки по саду? Нет.

– Наверное, тебе пока не понадобятся деньги, записная книжка и все остальное. Ты должна сперва поправиться. Надо побольше отдыхать, чтобы поскорее выздороветь. Ключи от машины у тебя тоже в сумке?

Я киваю, в ужасе от ее новой каверзы.

– Тогда я пока заберу их у тебя и положу на кухонный стол – на видном месте… Ты еще не совсем здорова, чтобы выезжать в одиночку.

– Вы опекаете меня, как ребенка, – шепчу я.

– Только из наилучших побуждений, – отвечает Вивьен. – Почему ты так боишься за свои вещи? Я заметила, во время беременности ты и дома не расставалась с сумочкой, будто пассажирка в трамвае, что опасается, как бы не стащили кошелек.

Получается, пока я носила Флоренс, Вивьен записала меня в параноики. Я и впрямь часто ходила по дому с сумочкой, с блокнотом и ручкой или с книжкой, которую в тот момент читала, но я всего лишь хотела иметь их всегда под рукой. «Вязы» – огромный дом, а к концу срока я стала такой тяжелой и неуклюжей, что всячески старалась избежать излишней беготни.

Я понимаю, что спорить бессмысленно. Пятница наступит совсем скоро. Она начинается в четверг ночью – ровно в полночь. Мы идем через выгон к реке. Я наклоняюсь, чтобы погладить нежную щечку малышки, и, не удержавшись, раздраженно заявляю: