Салатовые дни

Оглавление

1/13
Следующая

Салатовые дни Сайдноты А. Л. Е. В.

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.

О записях

Данные длинноты были написаны мной в период с ноября 2014-го по июнь 2015-го, не считая эпилог, который я сочинил, сидя в зале ожидания Казанского вокзала в Москве в октябре того же года. Многие непритязательные читатели найдут это произведение откровенной беллетристикой, в отношении чего будут конечно же правы. Записки 20-летнего молодого человека, переживающего кардинальные изменения в личной жизни и жизни общества, выведенные без претензий на большое произведение и написанные скорее в пылу адского нежелания приспособляться, нежели с гражданских позиций, едва ли могут быть документом, свидетельствующем о желании перемен, сколько их подразумевающем.

Жизнь, медленно перетекающая из счастливой молодой влюбленности в фатальный пик кризиса, из которого нет выхода, — едва ли новая тема для подостановочных и подростковых (шизоиды простят мне этот оксюморон) рассуждений об обществе. Данную тему затрагивал весь букварь писателей, многие, собственно, начинали с нее свою литературную карьеру. Однако в современном мире <литературы>, где на главное место выходят все проблемы романтизмов, реализмов и даже диалектизмов, мире, растворенном в постмодернисткой эстетике (и этике), штампах, рекурсивных отсылках и игре с канонами мира через их словесные производные, никто не брался за них по-настоящему.

Современным романам присуща откровенная однобокость. Писатели эскплуатируют арсеналы идей, но делают это выборочно и штучно. Некоторые пытаются выстроить метаязык, снисходя до читателя в своей образованности, другие плодят боевики в буквенной обложке, третие создают и воссоздают миры, которые были бы рады препарировать. Но ведь никто не живет! Откуда берется тот опыт, которым пытаются подпитывать нас литературоведы, неизвестно. Проза так глубоко ушла в себя, что будет справедливо назвать ее лирикой в прозе. Современная литература (жизнь) проглатывается; со всеми собирательными образами, штампами и представлениями о себе. Современная литература (жизнь) работает ради денег; с договорами, контрактами и текстами, воссоздающими себя раз за разом. Современная литература (жизнь) создает полигоны для испытания несбыточного и прогнозирования очевидного. Современная литература (жизнь) умирает, медленно и безостановочно, как человек, который пытается создать ее через силу, написать ее телом, но не духом.

Нет смысла превращать литературу в волокиту: единственный путь выпустить литературу (жизнь) на свободу — документировать себя. В современном мире более нет проблем, о которых мы могли бы предостеречь. Единственный выход — предостеречь себя своей литературой от настоящего.

Все описанные в повести события произошли на самом деле, но в другом порядке.

Пояснение

Прежде на этом месте был небольшой рассказ о том, как выдуманный герой собирается написать мемуары другого человека.

Дневники, действие которых сосредоточено не на известном повествователе, а на обычном проходимце и людях, с которыми он знаком, по мнению автора, не могли нести в себе оттенок прозы, тем более, мемуарной, способной удержать интерес читателя, а потому должны были быть обрамлены тем, что могло бы представить все сказанное в совершенно ином, художественном, свете.

Автор так больше не считает.

Теперь вместо этого обрамлена каждая история. Фразой, которая могла вспомниться из случайных разговоров, так и не нашедших себя в канве повествования. Объяснение этому не сложно будет отыскать в самом тексте.

Отдельно взятый эпиграф не связан с историями, которые открывает: наложение смыслов возможно, но не подразумевалось изначально. Каждому новому разделу книги соответствует свой собеседник.

Автор надеется, что данная амбивалентность подачи сыграет произведению воспоминаний только на руку.

Предисловие

«Новое поколение читателей Хемингуэя (есть надежда, что потерянного поколения здесь никогда не будет) имеет возможность прочесть…»

Павел: <…>

По ком звонит колокол. Предисловие.

Что он сказал? Мне не хватает слов. Я совсем его не знаю, я не смог уместить его личность в час общения. Я запомнил отстраненные детали, складки на рубашке, дикцию, но я не могу воспроизвести их здесь и сейчас. Его голос преображается каждый раз, когда я пытаюсь его вспомнить — не намного, но мутирует. Предложение, которое он произнес, я запомнил его почти точно — я читаю его, оно рождает его, каждый раз, но это он лишь в тот момент. Как огонь спички, который погаснет через пару мгновений.

Десять людей, десять людей в моей голове могут жить своей жизнью, но Павла я знаю слишком плохо. Я узнаю его по осанке, по тому, как сидит на нем красный худи, когда я второй и последний раз узнаю его голос в троллейбусе в продолжении своих визитов в РПБ, по порядку слов в случайном интернет-диалоге, но воспроизвести его я не в состоянии. Мне придется взять на себя обязанность передать его таким, каким он был. Это гораздо сложнее, чем сложить личность в художественном произведении по обрывкам. Всегда обрывки. Всегда объекта идолизации. Мы не замечаем того, к чему не испытываем чувства. Мы сравниваем их с теми, кто нам дорог больше всего. И если это он, это он! Он вырвался из тьмы, выпрыгнул на поверхность, он стоит рядом, но не замечает.

Он обрывок. В этой истории он просто прохожий. Не больше, чем кот. Раздавленный кот — и вот все растет вокруг из точки — мертвый кот лежит на шоссе. Центральная улица, недалеко от двух перекрестков. Строит себя холодное майское утро. И вот я появляюсь на сцене, как фигура, я поднимаюсь по ступеням в один из пресловутых Перекрестков — универмаг, чтобы купить Лене сигарет и всего остального, но на ступенях стоит Павел. Который пока всего лишь случайный прохожий. Парень в рубашке с животом тридцатилетнего, бешеной улыбкой и такими же глазами, который стреляет у меня сигарету.