Родина Богов

Оглавление

1/67
Следующая

От автора

Наше прошлое бездонно, как речной омут. И так же непроглядно, если плавая по поверхности, просто опустить голову. Всякая попытка погружения в его глубины почему-то связана с несколькими и очень сильными чувствами, одно из которых всегда зримо и выделятся особо – страх перед неизвестностью, перед необъяснимостью и даже перед тем чудесным, что поражает воображение и еще больше вызывает страх.

Впервые я испытал его на деревенском кладбище в восьмилетнем возрасте и тем самым сделал себе прививку, как делают ее в детстве, например, от оспы. Произошло это на берегу одной из рек Кировской области – к великому сожалению, не могу точнее указать места, ибо уверен, что туда в тотчас нахлынут орды жаждущих сенсаций, археологических редкостей и просто искателей приключений и потревожат покой не только наших древних предков, но и лично моих, поскольку там похоронено несколько пра– и прадедов.

Так вот, в деревне умерла какая-то старушка, и сосед дядя Илья рано утром пошел копать могилу, а его жена собрала ему завтрак и послала меня отнести на кладбище. Когда я прибежал к соседу, он уже закопался по шею, а роста он был высокого, где-то, метр девяносто, и теперь выворачивал со дна камни, аккуратно складывая их в пирамиду. Дело в том, что камней в этой деревне, впрочем, как и в окрестных, было не найти днем с огнем, а они требовались прежде всего в баню, для каменки, при строительстве, чтоб положить под углы и еще, например, придавливать капусту в кадках. Тяжелые светло-серые валуны добывали только на кладбище, и только когда копали могилы, и то, как кому повезет – говорили, что даже в глубоких ямах иногда оказывалось пусто. Все знали или догадывались, каким образом попали эти камни в недра кладбищенской земли, но практичный крестьянский разум, воспринимающий мир таким, каков он есть, вполне допускал, что эти валуны можно использовать и по иному назначению.

Дядя Илья был доволен, поскольку выворотил их уже десятка полтора, а один черный, огромный, величиной с трехведерный чугун и по форме похожий на чугун, стоял отдельно на высоком старом пне. Пока сосед завтракал и пил по глоточку из посланного ему шкалика, я рассматривал камни, как большую редкость, а они подсыхали на солнце и становились белесыми. Только тот, на пне, кажется, чернел еще больше, может, потому, что был сильно испачкан сырой землей.

Совершенно бездумно я стал обметать его рукой и тут суглинистая корка как-то легко отвалилась и я онемел от страха. Дядя Илья, должно быть, заметил и сказал печально:

– Не бойся, это, кость, церепь...

Я видел, что это, и больше испугался не самого человеческого черепа, а его размеров. В каждую глазницу, в глубине еще забитую землей, спокойно бы пролезла моя голова.

И в полный ужас приводили верхние передние зубы (череп был без нижней челюсти), на которых он и стоял – длиннее спичечного коробка и шириной примерно в два пальца.

Наверное, чтобы как-то меня отвлечь и вывести из оцепенения, а может, вечно грустный дядя Илья просто развеселел от шкалика – стал показывать мне другие кости, выброшенные им к тому же пню. Он примерял их к себе и говорил:

– Эта отсель, а эта отсель...

Но мне отчетливо запомнились нижняя челюсть (санки, как у нас называли) и, скорее всего, плечевая кость, которую он приставил к своей ноге и она была ему до пояса. Кажется, там лежало еще несколько позвонков и ребер: вероятно, копая могилу, дядя Илья наткнулся только на верхнюю часть старого захоронения, потому что больше примерял кости к своей груди.

Еще отпечаталась в голове его фраза, произнесенная без всякого удивления, как будто речь шла о чем-то знакомом и привычном:

– Эдакие дяденьки на свете-от жили, исполины...

Потом я узнал, что гигантские человеческие черепа и кости встречаются довольно часто, когда копают могилы, и есть даже верная примета: если попались, значит под ними обязательно будет площадка из плотно уложенных драгоценных валунов. Камни доставали, а кости потом зарывали тут же, в стенку или дно могилы.

Наверное, я бы в тот час убежал с кладбища, но надо было дождаться, когда дядя Илья доест и допьет, чтоб забрать узелок с посудой. Я отошел к ближайшей сосне, но отвернуться от черепа не смог, потому что его вид притягивал и завораживал мысли.

Еще запомнилась такая деталь: под землей на черепе, когда я ее случайно сковырнул, лицевая кость была серо-желтоватого цвета и почернела она на моих глазах, пока я ждал.

Пожалуй, вместе с этим изменившимся на солнце цветом черепа, изменилось и мое детское сознание. Может, просто загорело, а скорее, обуглилось и так же почернело, ибо еще напоминало тонкую лучину, не готовую к восприятию палящего огня. По крайней мере, никогда более я не испытывал подобного страха, смятения, крайнего изумления, восторга или оцепенения, вдруг увидев нечто такое, чего по всем известным законам нет или не может быть никогда.

По стечению обстоятельств или скорее, по обычаю, кладбище располагалось на самом красивом месте округи – на прибрежном холме средь соснового бора. Много позже я специально ездил туда, чтоб обновить чувства и впечатления, и обнаружил, что холм этот не что иное как древний, сильно оплывший курган: когда-то русло реки, вплотную приблизившись к нему, пощадило захоронение и отмерло само, превратившись в старицу со стоячей водой. Я не проводил там раскопок, потому что достаточно было обожженного мальчишеского осознания, да и кладбище давно замшело и запустилось, так что уж не понять; где старые и новые могилы.

Но именно на этом кургане у меня и родился замысел заглянуть в мир почти что запредельный – мир глубинной русской истории, за горизонт той тысячи лет, который перед нами установлен, как театральный занавес.