Старая крепость

Оглавление

– А теперь как поделить? Кусок желтого и кусок голубого? Надо было иначе. Эх, ты! – покачал головой Куница.

– Зачем делить? Мы возьмем себе половину, вот и все, – успокоил я Куницу.

– Но ведь нас трое!

Ишь как запел! Минутку назад фыркал – «не надо», а теперь глаза загорелись.

– А мы жеребок бросим. Кто вытянет, тот получит весь кусок. Из него сорочка выйдет или скатерть. А платки-то нам зачем? Что мы, девчонки?

Куница задумался, а Петька Маремуха сразу перешел на мою сторону.

– Давай! – закричал он. – Желтое мы оставим, голубое себе возьмем. А я загадаю. На палочки или на камешки.

– Ну, иди загадывай… На палочки… – подумав и тряхнув головой, милостиво разрешил Куница.

Скомкав желтую полоску шелка, Петька засунул ее обратно в ямку под старой березой. Потом он убежал в кусты и возвратился оттуда с зажатыми в кулаке тремя палочками.

– Самая коротенькая – знамя! – объявил он.

Я потащил жребий первым. Маремуха боялся, что мы подсмотрим, и так зажал палочки, что приходилось вытаскивать их силой.

«Интересно, кому же достанется шелк?» – подумал я, разглядывая свою палочку. Кончики ее Петька обкусал зубами.

Вытащив жеребок вслед за мной, Куница потребовал:

– Покажи!

Петька раскрыл потную, дрожащую руку. Мы уложили на ней рядышком свои палочки, и оказалось, что самая коротенькая досталась Кунице.

– Получай, – не без сожаления отдал я ему мокрую полосу шелка.

Маремуха грустными глазами следил за тем, как Юзик, словно мокрое белье, выжал полотнище и засунул его себе за пазуху. Щелкнув языком, Куница весело полез по откосу лощины вверх, а мы, неудачники, вслед за ним.

Когда мы перевалили через Барсучий холм, я увидел на другой стороне реки ту самую поляну, где мы вчера дрались с петлюровскими панычами.

Поляна была пуста. Только выжженные кострами черные лысины, истоптанная трава да белые лужи известки напоминали о вчерашней схватке.

БЕГУТ ЧУБАТЫЕ

Шумный Калиновский шлях пролегает где-то в стороне. До самого города Куница ведет нас напрямик по заросшим полынью межам; мы минуем засеянные низенькой густой гречихой поля и одну за другой пересекаем поросшие травой безлюдные проселочные дороги.

– Сколько мы уже идем, так до вечера домой не доберемся, – едва поспевая за Куницей, пробурчал уставший, измученный Маремуха.

Бедному Петрусю сегодня досталось. Шутка ли сказать, сколько мы прошли, а еще ни разу не отдыхали.

– Ладно, Петро, не журись, – сказал Куница, – у кладбища отдохнем. Давай быстрей.

– Юзик, кладбище, кажется, скоро? Да? – не вытерпел я.

– Скоро, скоро. Видишь, липа на бугре покосилась? За ней и кладбище.

Юзик прав. Только мы поднялись на бугор, как сразу вдали зазеленели яворы кладбищенского сада. За ними белеет наш город.

На холмике у кладбища мы делаем привал. Хорошо после длинной дороги улечься на мягкой траве, под высоким тенистым явором и слушать, как где-то около самого уха в белых и розовых цветах клевера жужжат шмели.

Налево, за тюремными огородами, пересекая зеленые поля, тянется до самого горизонта белая полоска дороги. Она то идет прямая, ровная, то, встречая на своем пути зеленые курганы, петляет вокруг них причудливыми зигзагами, то пропадает совсем в темной чаще леса, то, вырвавшись из него, снова вьется по сенокосам, баштанам, полям – узенькая белая полоска покрытого мелким камнем шоссе. Это и есть Калиновский шлях – главный путь из нашего города на север.

Серая дорожная пыль клубится сейчас вдоль телеграфных столбов: в город одна за другой мчатся подводы, тачанки, экипажи. Их грохот доносится сюда через тюремные огороды и маленькую рощицу, отделяющие нас от Калиновского шляха.

Интересно, кто это едет: красные или все еще петлюровцы?

– Давай пошли! – поднял нас Куница.

Мы не посидели и двух минут, но тотчас вскакиваем и пускаемся дальше. Хорошо утоптанная тропинка ведет нас в город.

Миновали кладбище. Уже маячат вдали, на Житомирской, верхушки стройных серебристых тополей.

Вдруг Куница прыгнул через канаву, круто повернул на Тюремную.

– Куда ты, Юзька? – окликнул я его.

– Давай, давай, – торопит Куница.

Мы выбегаем на мостовую этой окраинной улицы.

Вот и тюрьма – огромное каменное здание, обнесенное с четырех сторон высоким кирпичным забором.

– Ох ты! – крикнув от неожиданности, сразу присел Маремуха.

За тюремной оградой зазвенело разбитое стекло.

– Окна бьют, – тихо сказал Куница, присев около меня на корточки.

И в эту самую минуту в каких-нибудь пятидесяти шагах от нас медленно распахнулись широкие, окованные железом тюремные ворота. Оттуда один за другим на тюремную площадь выскочили пятеро петлюровцев в черных коротких жупанах. Выбежали. Остановились. Вот первый из них, самый высокий, махнул рукой на кладбище. Мигом, вытянув винтовки, охранники перебегают улицу. Они перепрыгнули через кладбищенскую ограду и пропали среди мраморных крестов. Чуть шевельнулись и сразу же затихли густые кусты жимолости.

– Посмотри, посмотри! – приподнимаясь, шепчет Куница.

Из самой крайней, левой решетки верхнего этажа тюрьмы, пробив стекло, со звоном вылетел красный продолговатый кирпич. И вслед за этим то из одного, то из другого окна, словно по чьей-то команде, падают и разлетаются вдребезги грязные, запыленные оконные стекла.

Заключенные – все те, что были против Петлюры, – повисли на решетках. Они машут руками, что-то кричат, а что – не разберешь. А вот в окне второго этажа около водосточной трубы заклубилась белая известковая пыль. Ого! Из камеры по железной решетке бьют каким-то тяжелым куском железа. Глухие нетерпеливые удары разносятся на всю тюрьму. Еще немного – и выломают решетку.