Ашхабадский вор

Оглавление

Выстрел с крыши отпадает, выстрел со стороны колонн ликующих туркмен отпадает. Что же остается, а?! Засланный казачок в свите Ниязова? Взрывное устройство под трибуной?..

И тут – словно ледяной кол проткнул все тело Алексея насквозь, снизу вверх, вонзился в мозг, рассыпался по извилинам морозным крошевом. Мазнув взглядом по застывшим в карауле охранникам, парниша с кубком, лучащийся гордостью от выпавшей ему чести, уже поднимался по лесенке, а Алексей все никак не мог понять, никак не мог вычленить неправильность, несоответствие, откуда вдруг в жаркий полдень пахнуло обжигающе холодным ветром смерти…

Смерти.

Однажды, еще на Ставропольской пересылке, мелкий домушник Шкряба замочил в драке бывалого Синяка. Драка была случайной, и замочил его Шкряба случайно, но Шкряба-то был мелкой сошкой, а Синяк ходил в князьях, и все понимали, что добром это не закончится, что Шкрябу тихонько придушат как-нибудь вечерком – не в отместку, упаси бог, а так, для науки другим. Самое паршивое, что и начальство, и сам Шкряба это прекрасно понимали, но поделать ничего не могли: перевести его было некуда. И действительно: наутро домушника нашли «повесившимся» над парашей. А накануне вечером Карташ конвоировал его после допроса касательно драки обратно в камеру, и вот у него, у Шкрябы, был такой взгляд… Нет, он не плакал, не цеплялся за косяки, он хорохорился и даже шутил, но в его глазах уже поселилось осознание близкой смерти.

Вот в чем дело!

Парниша с кубком улыбается довольной улыбкой имбецила, получившего в подарок за примерное поведение яркую игрушку, однако во взгляде его застыли обреченность и готовность идти до конца. Он знал, просто знал, что сейчас умрет, и шел навстречу своей гибели. Улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, высоко неся кубок над головой. А кубок-то тяжелый…

И опять, как в случае со злодейским ниндзя-Ханджаром, рефлексы сработали быстрее рассудка. Сам до конца не осознавая, что делает, с раздирающим глотку воплем: «Да-а-а-ан!!!», – он оттолкнулся ногами, ломая строй, и прыгнул на парнишу, метя выхватить кубок.

И все же надо отдать должное преторианцам. Либо они были наготове по поводу подозрительного русского в своих рядах, либо выучка охранников действительно находилась на самом высшем уровне. Как бы то ни было, до кубка добраться ему не дали. Сделали вполне грамотную подсечку, и Карташ всеми костями обрушился на очкастого туркмена. Кубок полетел вниз, на площадь, где и ударился глухо о брусчатку. Алексей невольно зажмурился.

Взрыва не последовало.

А потом для страха и сомнений не осталось места, поскольку все смешалось на площади Огуз-хана. Вокруг орали, бегали, кажется, даже стреляли, Карташ не помнил. Он тоже орал, мертвой хваткой вцепившись парнише в брюки, десятки рук его от парниши отдирали, больно били по голове и бокам, потом помост под кучей-малой треснул и накренился. Наконец Алексея отодрали, заломили руку, заорали вовсе уж оглушительно – на туркменском, ясное дело, но понятно, что по-командирски и матерно, и куда-то поволокли сквозь вопли и толкотню.

Когда же беспорядочные выкрики подутихли вдалеке, а давление на руку немного ослабло, Алексей проморгался от цветных кругов в глазах и осмелился поднять голову.

Вели его быстро, целенаправленно и грамотно. Прочь с площади, прочь от трибуны, под которой продолжалась малопонятная возня, но на которой ни Сердара, ни родственника саудовского короля, ни прочих официальных лиц уже не было. Празднующие граждане смяли колонны и теперь суматошно толклись на площади, оглашая прожаренный воздух испуганным ором. Алексей помещался в центре квадрата, образованного четырьмя мрачными личностями в форме, которые слаженно прокладывали дорогу сквозь толпу мечущихся демонстрантов. Он извернул шею, посмотрел на того, кто ему заломал руку, хмыкнул и прохрипел на бегу:

– Пусти, дорогой, хватит уже…

Дангатар хватку ослабил, но не отпустил. Лицо его было белым, оскаленным. А Карташ заметил, что руки четверки сопровождения испещрены синими наколками.

В каком-то переулке за площадью оказалось неожиданно тихо и безлюдно, лишь у тротуара бесшумно пускал сизый дымок из выхлопной трубы белый «лимузин» с тонированными стеклами и правительственными номерами. Один из уголовников в форме охранника стремительно распахнул заднюю дверцу. Повинуясь толчку сзади, Алексей нырнул головой вперед, в кондиционерную прохладу, следом в тачку прыгнул Дангатар, дверца захлопнулась, лимузин рванул с места…

– Ниязов жив? – первым делом, еще не отдышавшись толком, спросил Алексей.

– Живее всех живых, – криво усмехнулся Дангатар. – Он же бессмертный и вечный, забыл?

– А эти? – Карташ кивнул в заднее стекло, где осталась четверка блатных, которые вывели его из эпицентра бури, и помассировал чуть не вывихнутую руку.

– Не бойся, – сказал Махмуд-оглы. – Уж эти-то сумеют о себе побеспокоиться… А ты молодец, Алексей-яр. Когда тебя замели эти уроды из КНБ, я на уши поставил всех своих… э-э… друзей – из тех, которые не слишком в ладах с законом. Они скоренько вычислили, где ты есть и что тебе светит, пришлось срочно пробираться в последнее кольцо обороны, тем более сведения о готовящемся покушении подтвердились стопроцентно. Как ты исполнителя вычислил, ума не приложу, а? Я так ничего и не заметил, сколько ни таращился…

Лимузин лихо вырулил на какую-то улицу, утопающую в зелени, и понесся наперекор светофорам. Насколько Карташ уже изучил Ашхабад, торопились они куда-то за город.

– Орден дадут? – мрачно спросил он. Похлопал себя по карманам. Бракованный пистолет куда-то подевался. Наверное, выронил по дороге…