Лестница в Эдем

Оглавление

Разумеется, он и раньше догадывался, что у людей существуют черепа, но тогда это было отрешенное знание. Знание, по которому черепа имели все, кроме тебя. Ты же был единственным приятным исключением из правила, тем, кто, имея череп, словно бы его не имел. Теперь же абстрактное знание сделалось внутренним жутким открытием.

Особенно хорошо кости прощупывались в верхней части – скулы, лоб, брови, идущие точно над глазницами и подчеркивающие их контур.

«Это я! – думал Меф. – Мое тело! Если ткнуть его чем-нибудь острым, или уронить с высоты, или сделать с ним что-нибудь еще в том же духе, оно перестанет существовать! И эти руки, эти волосы, эти ноги станут ничьими! Просто прах и кости, которые притворились на время Мефодием Буслаевым!»

Звериный, элементарный, неконтролируемый страх затопил его при мысли о том, что разлучение с телом может произойти уже послезавтра. О бессмертии эйдоса, в котором и заключена сама сущность его частного бытия, он как-то не задумывался. В этот момент оно казалось ему слишком абстрактным. Материальным же было именно это тело, эти руки и ноги, эта кожа, этот твердый череп – все то, существование чего было теперь под угрозой.

Захотелось вскочить, схватить Дафну и, не оглядываясь, мчаться прочь. Какая разница, что подумают Гопзий, Арей и Лигул? Можно ли потерять авторитет у стражей мрака, для которых уважение к кому бы то ни было – это факультативная и ненужная опция, так как она не приносит никакой зримой выгоды.

«Бежать! Бежать!» – запели ноги. «Тук-тук! Выпустите меня отсюда!» – сказало сердце. «Я бы тоже еще побулькал!» – забурчал желудок.

Уступив страху, Меф даже стал красться к двери и, лишь коснувшись ее прохладной ручки, остановился.

– А ну, спокойно! Паника переносится на поздние сроки! – приказал себе Меф. – Еще пять минут такого нытья, и Гопзий даже рубануть меня не сможет, потому что я буду постоянно падать в обморок! Стеку с его меча безвольной слизью!

Почти на слух ощутив тугой щелчок воли, похожий на удар кнута, Меф отправился в душ. Ничто не смывает вялость лучше ледяной воды. Саможаление изгоняется исключительно самобичеванием.

Тебе плохо? Жить не хочется? Присядь сто раз! Уже чуточку захотелось? Если нет, пробеги километра два в быстром темпе, пока сердце не запрыгает во рту, или, если ты человек практический, сходи на рынок, купи 50 кг картошки и принеси домой по картофелине. Если же и бежать в лом и приседать неохота, значит, и глобальной тоски никакой нет, а есть только дурно пахнущая кучка лени.

Когда ледяная вода обожгла тело, Буслаев почувствовал себя значительно бодрее. Ночное вялое уныние стекло с него и с хлюпаньем исчезло в сливе. Меф растерся полотенцем, разухарившись, нанес своему отражению в зеркале несколько быстрых серий в два и три удара и остановился, вспомнив слова Наты.

Вихрова утверждала, что количественно парни смотрятся в зеркало чаще девушек, хотя по времени и меньше. Девушки в основном волосы поправляют, но, если знают, что с волосами все в порядке, даже не попытаются к нему подойти. Парни же торчать у зеркала не торчат, зато, проходя мимо, обязательно выпятят грудь колесом, по-индюшачьи надуются и кинут снайперский взгляд, в целом оценивая крутизну своего вида.

Меф вышел из ванной, оделся и хотел уже пройтись по городу, чтобы успеть до утренней тренировки, но услышал раскатистый голос Арея, требовательно окликающий его снизу.

«Вот и погулял!» – подумал Буслаев убито.

На лестнице Меф столкнулся с Дафной. Основное ее обмундирование – рюкзачок с флейтой и кот – было при ней.

– Я с тобой! – вызвалась Дафна решительно.

– Быстро ты проснулась, – сказал Меф.

– Ничего себе быстро! Арей уже несколько раз тебя кричал! Меньше надо в душе отмокать!

– Что, серьезно? – встревожился Меф.

Барон мрака звал обычно один раз, после чего неизвестно откуда приносился и врезался в стену топор как напоминание, что начальственное время стоит дорого. Чимоданову так вообще прилетела однажды боевая граната без чеки. Но Петруччо – случай особый. Для него бы и молот Тора был бы слишком тонким намеком.

На первом этаже Мефодий и Дафна столкнулись с Улитой. Та как раз вернулась после ночной прогулки по клубам Питера. Улита пошатывалась. Глаза у нее были красными. В руках ведьма держала бутылку с шампанским, в которой, заткнутый пробкой, горланил один из джиннов-курьеров Лигула.

Меф затруднился бы определить, Омар это или Юсуф. И, как Улита его туда заманила, он тоже не понял. В бутылке джинну активно не нравилось. Он вился дымком, толкался в стекло, заламывал руки, негодовал, но вылезти не мог и все время обрушивался на дно, в шампанское, которого оставалось примерно с полпальца.

Узрев на руках у Дафны Депресняка, Улита подошла к коту и, выдохнув ему в самую морду, с чувством произнесла:

– У-у-у, мор-р-рда! Р-ругачка и пугачка!

Депресняк лениво вытянул лапу и, не выпуская когтей, толкнул Улиту в нос.

– Что, драться? Я тоже могу! Пуф на тебя! – сказала Улита и принялась тыкать Депресняка в нос неизвестно откуда взявшимся у нее в руке «вальтером» с желтоватой ручкой.

Заметив, что Дафна красноречиво посмотрела на Мефодия, Улита гневно замычала, замотала головой и укоризненно уставилась на них.

– Думаете, я пьяная? А ну, не молчать, взрослой тете отвечать! – потребовала она.

– Я недавно проснулся. Мне думать больно, – отвертелся Буслаев.

Честная же Даф предпочла молчание утвердительному ответу.

– Врете! – сказала Улита. – Ну врете и врите! Я действительно пьяная! Но пьяные забываются, если на то пошло. Я же не могу забыться – и в этом вся разница! Мне пьяной даже хуже, чем трезвой, потому что, пока я трезвая, грязь моя тихо сидит, а у пьяной… ик… чуть ли не из ушей лезет. Почему я не могу жить нормально, как все? С утра до ночи я грызу себя. От меня остался уже один скелет!