Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы

Оглавление

137

Степа молчал. Конечно, можно было ответить на этот чисто протокольный вопрос, как и на многие другие, надеясь выиграть время, попытаться сплести историю – внешне правдивую, что заставит Анубиса прервать допрос. Но Косухин знал, что спасительные на первый взгляд увертки ведут всегда к одному – человек начинает говорить правду. Молчать все же лучше, хотя и страшнее.

Первый удар тока показался оглушительным. Боль пронизала все тело от пальцев вытянутых рук до пяток. Дыхание перехватило, сердце на миг перестало биться.

– Повторяю: фамилия, имя, отчество…

«Молчать!» – вновь приказал себе Степа. От нового удар он застонал, но тут же закусил губу. Стонать тоже нельзя…

…Он не терял сознания. После нескольких ударов, когда перед глазами уже плыло оранжевое марево, мордатый вновь облил Степу водой, и в голове немного прояснилось. По подбородку текла кровь – когда он успел прокусить губу, Косухин уже не помнил. Глаз он не открывал – так было легче.

– Чего молчишь, дурак? – в голосе Анубиса звенела насмешка, но Степе показалось, что тон стал менее уверенным. – Косухин, Степан Иванович, 1897 года рождения, из рабочих – трудно сказать? Итак, фамилия?

«Молчать!..» – повторил Степа, и вдруг вспомнил, у кого лицо покрыто шерстью, а на руках приходится носить перчатки, чтобы скрыть когти. Правда, у Анубиса ни рогов, ни хвоста не имелось. Значит, обыкновенный гад, вроде тех, что пытали его друзей в колчаковской контрразведке. Только корчит из себя…

Опять боль – и все мысли исчезли. В глазах стало черно, и на мгновение показалось, что он теряет сознание. Это было спасением – хотя бы на время. Анубис, казалось, понял его:

– Не надейся, Косухин. От тока сознания не теряют. Будешь мучиться, пока не изжаришься. Ну что, созрел?

– Молчать… – Степа уже не понимал, что говорит вслух, – молчать…

Что-то слегка задело по лицу – боли он не почувствовал, вернее, эта боль не шла ни в какое сравнение с той, настоящей. Лишь потом Косухин понял – палач в маске ударил его хлыстом… Еще удар, в глазах вспыхнул желтый огонь, и Степа с какой-то неведомой ясностью почувствовал – следующего сердце не выдержит. Но цепи внезапно ослабли. Косухин рухнул на пол, и на него вновь плеснули ведро воды.

– Дурак… Все равно заговоришь, сволочь…

Косухин, услыхав стон, удивился, но затем понял – стонет он сам. Степа постарался собрать остаток сил. Каждая минута – выигрыш для Наташи и для белого гада, который получит свой пропуск к зеленому морю…

– Нет, не спятил, иначе пел бы птичкой!

– Но вы же обещали?

– Хотите сами попробовать?

Голоса доносились, как сквозь вату, но Степа узнал того, кто говорил с Анубисом. Гольдин… Пришел полюбоваться, упырь!…

– Я всегда говорил, что не в восторге от ваших методов…

– Прикажете поить его чаем с лимоном?

– Нет. Но если он умрет, мы ничего не узнаем…

Степа насторожился. Даже сейчас он помнил о Венцлаве и его полночных допросах. Мелькнула надежда – эти такого не умеют! Как бы подтверждая его мысли, Гольдин негромко бросил:

– Сам не захотел – поручил нам. Вот, кстати, ответ из Иркутска… Делать нечего, зовите Гонжабова…

– Ради этого мальчишки?

Гольдин не ответил, и через секунду хлопнула дверь. Косухин чуть приоткрыл глаза. Анубис был в комнате один. Он стоял у столика и читал какую-то бумагу. Будь у Степы немного сил, он бы рискнул – несмотря на цепи – достать палача. Но каждый мускул, каждая клетка тела были заполнены болью. Оставалось одно – думать.

…«Сам», который поручил палаческую работенку этим гадам – вероятно, тот сладкоголосый, что смерть не любит. Гонжабов – что-то скверное, похуже Анубиса. А вот из Иркутска…

– А ты большой человек, Косухин! – хмыкнул Анубис. – Слава Волков за тебя заступается, советует не превращать в марионетку. Чем ты его очаровал?

Выходит, из Иркутска отозвался сам товарищ Венцлав! Вначале Степа не очень понял насчет марионетки, потом сообразил. «Марионетки» – славные бойцы 305-го, страшные мертвые куклы…

– Все, вставай!

Цепи зашевелились и поползли вверх, вздымая вверх непослушное тело. Двигаться было больно, но Косухин все-таки заставил себя приподняться.

– Смотри на меня, сволочь!

По лицу вновь ударил хлыст, стало больно и противно, и Косухин открыл глаза. Лицо в маске было рядом. Степа машинально заметил то, что упустил раньше: губы Анубиса были тоже совершенно черные, а нос какой-то странный – приплюснутый и круглый.

«Во урод! Даже со своими в маске ходит!»

Мысль эта доставила Степе некоторое удовлетворение, и он даже улыбнулся.

– Ха! Вижу, повеселел! – Анубис покачал страшной головой и сплюнул. – Ничего, сейчас с тобой побеседует Гонжабов. Вы с ним споетесь…

В дверь постучали, Анубис крикнул: «Входи», и на пороге показался невысокий, очень молоденький косоглазый в ладно подогнанной темно-синей форме. На голове была фуражка с голубой свастикой, на груди Степа с изумлением заметил орден Боевого Красного Знамени РСФСР.

– Товарищ начальник особого отдела! Класноалмеец Гонжабов по вашему пликазу плибыл!

Звучало смешно, но смеяться не хотелось. От невысокого худого паренька веяло чем-то зловещим – и куда более страшным, чем от верзилы Анубиса.

– Знакомься, Гонжабов: товарищ Косухин, тот самый. Очень несговорчивый… А это товарищ Гонжабов, – Анубис повернулся к Степе. – Знаешь, Косухин, за что у него орден? За Шекар-Гомп! Если б не он, мы бы не взяли монастырь. Между прочим, комсомолец, мечтает вступить в партию. Может, дашь ему рекомендацию, Косухин?

Степа хотел крикнуть, чтобы эта сволочь не смела упоминать Партию, но сдержался. Молчать!..