Охота на изюбря

Оглавление

Службе же безопасности, осматривавшей каждый день любимый «Брабус» Извольского, оставалось лишь молиться, чтобы в случае чего воздушные подушки сработали как надо.

Но то ли потому, что Извольский еще никого не задавил, то ли вследствие непонятной симпатии российского народа к Иванам Грозным, директор по прозвищу Сляб пользовался у населения города Ахтарска почти единодушным уважением. Благо, и рабочим, если с квалификацией, набегало до тысячи долларов в месяц, и пенсионерам доплачивали триста рублей, и маленький металлургический Ахтарск был островком благополучия в нищей сибирской области, где угольщики не видели зарплату месяцами, а колхозники – годами.

Конечно, Извольский был не сахар. Черяга навсегда запомнил историю, которая случилась с ним месяца через полтора после начала работы. Все началось со втыка за несанкционированное директором распоряжение (Черяга без ведома Сляба накопал компромат на заместителя губернатора) и очень быстро переросло в грандиозную выволочку с матом, топанием ногами и стучанием кулаком по столу. Черяга сначала пытался оправдываться, а потом взбесился и начал орать не хуже директора. В какой-то момент в руках разъяренного Извольского оказался пистолет, и он попытался этим пистолетом ударить Черягу в висок.

Кончилось тем, что Денис, растрепанный и взбешенный, выскочил из кабинета директора и ссыпался вниз по лестнице. Спешно накатав заявление об увольнении по собственному желанию, Денис бросил листок секретарше, поймал такси и уехал в аэропорт. Ему повезло – самолет в Москву улетал через полчаса. Билетов в кассе уже не было, но Дениса узнали и выдали ему билет из директорской брони.

Денис сидел в самолете, глядя на летное поле, по которому ветер перекатывал степные колючки, и давился слезами. Больше всего его бесила абсолютная немотивированность агрессии Извольского: его пропесочили и только что через мясорубку не пропустили ну совершенно ни за что.

Было ужасно обидно. В голове словно захлопнулась дверца, и последние полтора месяца жизни виделись уже как какой-то несбыточный, случайный карнавал. В карнавале участвовали: черная «ауди» с подобострастным шофером, секретарша и собственный роскошный, дубом отделанный кабинет, шикарная трехкомнатная квартира в Ахтарске и быстро растущий особняк в элитной Сосновке, в полукилометре от дачи самого Извольского. Особняк уже покрыли темно-красной черепицей, и еще вчера утром Черяга обсуждал с прорабом стройки, какого цвета должен быть кафель в ванной и что лучше вешать на окна в шестидесятиметровой гостиной – жалюзи или портьеры…

Как ни странно, жалости по всей этой сказке, – а для вчера еще нищего следователя и кабинет, и секретарша, и усадьба были сказкой – не было. Жалко было другое: Черяга уже ощутил себя человеком, который делает большое и нужное дело. Он был полководцем маленькой, но эффективной армии, защищавшей ахтарское княжество от набегов враждебных половцев, губернаторов и федеральных властей. И вдруг оказалось, что полководец в глазах хана Извольского стоит не больше ломаного гроша. И когда еще в самом начале разговора Черяга сказал, что может и уволиться, Извольский улыбнулся презрительно. «Подумаешь, – сказал он, – один попугай сдох – другого купим».

И еще было очень жалко мать. Матери было шестьдесят пять лет, и шестьдесят четыре с половиной из них она прожила в соседнем Чернореченске – маленьком угольном городке, где родился и вырос и откуда уехал в Москву Денис. Дочка ссыльного поселенца, все, что она видела с девяти лет, было – работа с девяти лет на военном заводе, замужество, вечно пьяный муж-шахтер, оставивший ее вдовой в тридцать семь лет, ранние хвори и, шесть месяцев назад, – нелепая смерть младшего сына, выбившегося в бригадиры местной группировки, чей глава был вскоре убит не без участия Дениса Черяги. Теперь мать лечилась в Израиле, выбранном за изобилие русскоговорящих врачей, и должна была вернуться в Россию через четыре дня. Было очень горько думать, что матери придется возвращаться не в новый светлый особняк, которого она никогда не видела, а в старенькую халупу на окраине Чернореченска, без канализации и с матерящимися соседями.

Все сроки вылета прошли, а самолет все не выруливал и не выруливал к полосе. Пассажиры, наученные горьким опытом, перешептывались – вчерашний рейс этого самого самолета был отменен из-за технической неисправности, оттого и набилось столько людей. Наконец, через сорок минут ожидания, на аэродроме появился хорошо знакомый Денису темно-зеленый внедорожник в сопровождении «Лендкрузера».

На взлетную полосу снова выкатился трап, из внедорожника высадился Извольский и пошел к самолету. Денис опустил голову и забился покрепче в угол. Спустя минуту тяжелая рука гендиректора легла Черяге на плечо.

– Пошумели и хватит, – сказал Извольский, – с вещами на выход.

– Никуда я не пойду, – огрызнулся Черяга, – а заявление мое у тебя на столе.

– Подтереться ты можешь своим заявлением, – добродушно сказал Сляб, – пошли, разговор есть.

Все пассажиры первого салона, прилежно вытаращив глаза, слушали диалог ахтарского хана с его подчиненным. Денис понял, что выглядит глупо, спустился из самолета и сел в машину Извольского.

Только на следующий день до Дениса дошло, что его элементарно проверяли. Извольскому совершенно не нужен был на его месте человек, который в ответ на беспричинное хамство утрется, напудрит оставленные на душе синяки и с усердием примется хаму служить – за квартиру, шофера и секретаршу.