Бриллианты для диктатуры пролетариата

Оглавление

Вы в первую голову, затем весь состав членов коллегии НКФина, и т. Баша специально, должны уделить Гохрану вдесятеро больше работы. Если в кратчайший срок дело в Гохране не будет переорганизовано так, чтобы вполне исключить возможность хищений, а вместе с тем ускорить всю работу и увеличить ее размеры, то замнарком и все члены коллегии НКФина будут привлечены не только к партийной, но и к уголовной ответственности.

От промедления с работой Гохрана (зимой работать труднее, до зимы надо много сделать), от хищений в нем Республика несет гигантские потери, ибо именно теперь, в трудные дни, нам нужно быстро получить максимум ценностей для товарообмена с заграницей.

Необходимо:

1) организовать правильные и частые совещания с Бокием для быстрейшей реорганизации Гохрана;

2) охрану и надзор довести до совершенства (особые загородки; деревянные загородки; шкафы или загородки для переодевания; внезапные обыски; системы двойных и тройных внезапных проверок по всем правилам уголовно-розыскного искусства и т.д. и т.п.);

3) привлечь, в случае надобности, десятки и сотни ответственных и безусловно честных коммунистов Москвы для участия (скажем, 1 раз в месяц или в 2 месяца) в внезапных, дневных и ночных, ревизиях. Инструкция и работающим и ревизорам должна быть архидетальна;

4) все без изъятия члены коллегии НКФ обязаны не менее 1 раза в месяц внезапно, днем и ночью, лично производить ревизию Гохрана на месте работы и везде, где могут быть хищения. Замнарком обязан вести лично секретный журнал этих ревизий.

Ввиду секретного характера этой бумаги, прошу Вас вернуть немедленно мне ее, с тем, чтобы здесь же расписались лично все члены коллегии НКФ.

Пред. СНК В. Ульянов (Ленин)».

Воронцов ехал вместе с Анной Викторовной. На козлах был Леня-кривой. На второй пролетке сидели Крутов с Олежкой и трое налетчиков – их имен Воронцов не запомнил.

– Замерзла? – спросил Воронцов, чувствуя, как ее била дрожь.

– Волнуюсь: меня еще не брали на такую работу.

– Я тоже впервые выступаю в роли налетчика.

– Вы на санках кататься любили?

– Наверное. Не помню.

– Меня няня катала на санях до весны: я и сейчас помню, как полозья по булыжникам скрипели. Снег сойдет, а я все равно прошу на санках меня везти…

– Наверное, очень противно полозья скрипели, у меня даже мурашки по коже прошли, как представил.

– Няня пойдет на базар, а я сижу в санках у входа – лошади подъезжают, грязь, а я уставлюсь на маленький островок снега и смотрю – глаз не могу оторвать. Снег интересно проседал: вроде как человек, который сдерживается, чтоб не засмеяться; напрягается весь, а потом осядет плечами и захохочет… Снег весной – так же… Корочка льда чудом держится, под ней уж коричневый ручей протекает, а она все крепится, а после просядет, и потечет по ней ручеек, и снег станет грязным, а потом исчезнет. Ничто так безнадежно не исчезает, как снег весной…

– Это уже Островский подметил, – сказал Воронцов и, достав пачку «Иры», закурил на ветру – ловко и быстро.

– Это – первая ваша жестокость ко мне…

– Я не хотел вас обидеть. Меня всегда поражала разница в дружбе мужчин с мужчинами и женщинами…

– Мужчина не может дружить с женщиной.

– Почему?

– Белые, красные, зеленые, монархисты, анархисты, – мягко улыбнулась Анна Викторовна, – эти все договорятся, а вот мужчина и женщина никогда не поймут друг друга… А в общем, вы снова правы…

– Ну и слава богу…

– Дмитрий Юрьевич, а вам никогда не хотелось забраться куда-нибудь в глушь, построить там скит и жить…

– Одному? Или с вами?

– Со мной…

– Это не скит. Это блуд. Одному – хотелось бы.

– А отчего не уйдете?

– Боюсь. Красные утверждают, что человек – животное общественное. Я исключения не составляю. Я и сейчас порой испытываю острое желание надеть сюртук и поехать куда-нибудь в клуб; слышать там смех, голоса друзей, шутки… Мы ведь всегда бежим к чему-то неведомому, а добежав, возвращаемся снова на круги своя, и нет их слаще… Помню, в мирное время уеду на охоту, живу в шалаше, варю похлебку из уток. Счастлив, слов нет! Так день, три, неделя, а после засосет под ложечкой – в город хочу, в шум, в толчею. Вернешься, будто год не был. День, три, неделя – и думаешь, пропади ты все пропадом, ан охота кончилась, утки на яйца сели… Так вот все и упускал!

– Хорошо кухаркой быть…

– Почему?

– Стала к плите, отбарабанила день, дотащилась до кровати, уснула, утром снова к плите. Никаких мечтаний, только б скорее ночь, когда спать можно.

– Вам кухаркой работать не приходилось?

– Я сразу из девичества – в шлюхи…

– А я работал… Не впрямую кухаркой, но рядом… Лакеем… Больших мечтателей, чем лакеи от рождения, я в жизни не встречал. О, как они умеют мечтать, Анна Викторовна! Что наши с вами мечтанья!.. Если бы кухарки не мечтали – революций бы не было, милая!

Начальник охраны Евпланов допил свою кружку – сторожа заваривали чай с липовым цветом, – отер пот со лба и сказал:

– Чаек густой, с него пот прошибет и выжмет…

– Как в парной, – улыбнулся Бекматуллин, старик с бритой головой в черной тюбетейке, – весь отмокнешь.

– Мой зять, – сказал Евпланов, располагаясь на кушетке, – ученый, книг в дом завез тьму, так он сказывал, будто древние люди заместо «здравствуй» друг дружке говорили: «Как потел?»

– Это как же? – удивился сторож Харьков. – Некультурно!

– Так они древние, – ответил ему сторож Карпов, – чего ж ты с них хочешь? У нас теперь спроси: «Как потел?» – сразу в ухо врежут.