Динка прощается с детством

Оглавление

– Пойти с тобой? – спросил Хохолок. Она кивнула головой.

Но во двор вбежал Леня. Он был без шапки, в расстегнутом пальто.

– Макака! – крикнул он и, прислонившись к двери, закрыл руками лицо.

В доме царила паника.

Вася заявил в полицию о пропаже на контрактах девочки и мальчика. Описывая Динкины приметы, он так волновался, что не мог говорить. Марина и Леня всю ночь бегали по опустевшей площади контрактов, стучась в закрытые павильоны и расспрашивая сторожей.

Динку напоили горячим чаем и уложили в постель, оставив всякие объяснения на завтра. С Хохолком было иначе.

Его встретил отец.

– Где вы были? – сурово спросил он.

Мать от тревоги и страха за сына стояла с помертвевшим лицом.

– Где вы были? – повторил отец, снимая ремень.

Хохолок молчал.

Три дня не показывался Хохолок. Динка бегала по двору, заглядывала в его окна; идти к ним домой она боялась. На четвертый день ей удалось подкараулить мать Хохолка.

– Отец очень бил его… – грустно качая головой, сообщила мать.

– За что? Ведь это я во всем виновата! – всплеснула руками Динка.

– Кто виноват, не знаю, а ответчик он, – сухо сказала мать Андрея.

Динка побежала домой. Плача, она рассказала во всех подробностях свое путешествие к цыганам.

– Он не виноват! Он все время сидел со шкворнем около меня, – всхлипывая, повторяла она.

Марина пошла к Коринским. Отец Андрея, Степан Никанорович, встретил ее сухо, придвинул ей стул, но сам не сел, давая этим понять, что разговор будет коротким.

Марина, волнуясь, рассказала все, что произошло на контрактах и в цыганском таборе.

– Ваш сын вел себя как настоящий рыцарь, – торопясь и волнуясь, сказала она.

По лицу старого рабочего пробежала презрительная усмешка.

– Мне не нужно рыцарей. Я не воспитываю барчука. Мне нужен честный рабочий человек с понятием, кого нужно защищать, а кого не нужно.

Марина вспыхнула:

– Я понимаю. Он, конечно, не оправдывал ее сумасбродство, но все же не бросил свою подругу. А вы били его за этот самоотверженный поступок.

– Да, бил. И он не сказал мне ни слова. – Степан Никанорович провел ладонью по лицу; в темных, как у Андрея, глазах его промелькнула улыбка, в голосе послышалась гордость и удовлетворение. – Ну что ж… Значит, крепок мой сын, коли молчал.

– Я не бью детей, – чувствуя его упрек, тихо сказала Марина.

– Вот они и творят чудеса. Барское воспитание, – усмехнулся Степан Никанорович. – Ваше дело другое, – небрежно добавил он, махнув рукой.

Марина возмутилась:

– Послушайте, за кого вы меня принимаете?

Чувствуя себя какой-то легкомысленной барынькой в глазах этого строгого, степенного рабочего, Марина начала говорить ему о себе, о муже… Она говорила о том, как трудно ей одной воспитывать детей, как необходим им отец.

Степан Никанорович сел. Они разговорились.

– Вы давно работаете в «Арсенале»? – спросила Марина.

– Я, можно сказать, потомственный рабочий. Андрей тоже будет рабочим, как только кончит реальное училище. Я хочу, чтобы он узнал жизнь рабочих, так сказать, на собственной шкуре. А потом он сможет учиться дальше, я препятствовать не буду!

Степан Никанорович говорил осторожно, словно не вполне доверяя своей собеседнице. Марина это почувствовала и встала.

– Я надеюсь, что когда-нибудь мы познакомимся ближе. Помните, что я всегда готова помочь вам всем, что в моих силах.

– Ну что ж, – просто сказал рабочий. – Может, когда-нибудь и понадобимся друг дружке. Только уж девочку свою вы держите в руках, – провожая Марину, добавил он.

Динка с нетерпением ждала мать. Марина пришла расстроенная, молча опустилась на стул и прижала холодные ладони к пылающим щекам.

– Ну что? Мамочка, что? – в тревоге спрашивала Динка.

– Боже, какого стыда я натерпелась… Никогда в жизни не приходилось мне быть в таком положении, – простонала Марина.

Динка бросилась к матери:

– Из-за меня? Да? Мамочка!

Марина кивнула головой.

– Мама, клянусь тебе, что это последний раз! Последний-распоследний! Мамочка! Я сама не знаю, что со мной бывает! Меня словно вихрь какой-нибудь поднимет и несет!

– Так для этого человеку даны воля и разум! Чтобы всякий вихрь не хватал его за шиворот и не тащил куда попало! – с возмущением и горечью сказала Марина.

– Мамочка…

– Ну что «мамочка»? Что «мамочка», Дина? Я сидела как девчонка и слушала эти суровые слова старого рабочего. Как девчонка!

Она передала Динке весь разговор с отцом Андрея.

Динка сидит, опустив голову и молча перебирая руками влажную траву. Рядом, тихонько всхрапывая, пасется Прима. Свет месяца падает на Динкину голову, на одинокую березу. Дрожат на березе листья.

«Что же я сделала тогда? Предала Хохолка, опозорила мать… Каялась, кляла себя и плакала…»

– Грош мне цена! – сурово говорит Динка. – Какой я была, такой и осталась! Грош мне цена! – гневно повторяет она и, ухватившись за гриву, вскакивает на лошадь. – Моя жизнь никому не нужна, но я не потрачу ее зря! Я буду бить всех Матюшкиных, бить, пока не убьют меня! Мы вместе будем бить – я, Жук и Рваное Ухо! Вот как мы будем! Вперед, Прима!..

Леня стоит на дороге, не зная, куда идти, где искать Динку. Мышка тоже не спит, и оба они чувствуют себя виноватыми. А месяц уже высоко, и на дороге слышен топот.

– Макака! Макака… – шепчет Леня, снимая с лошади свою подругу. – Прости меня, прости…

И Динка снова запутывается в себе самой, в своих близких. Ах как трудно жить на свете, когда тебе пятнадцать лет, когда твой ум еще не окреп, а жить чужим умом тебе уже не хочется!