Человек, который знал все

Оглавление

Этот монстр, при всей корректности, имел неприятную манеру — подходить со стороны изголовья, наклоняться над лежащим Безукладниковым и обращаться к нему с перевернутым лицом.

Что это были за разговоры?

Как-то раз мне попал в руки один изумительно графоманский роман с высокой претензией на реализм. В центральных главах действие происходило в ставке Гитлера. Иногда отвлекаясь от своих мировых злодеяний, главари Третьего рейха обменивались глубоко человеческими фразами:

— Адольф, открой, пожалуйста, форточку!

— Хорошо, Генрих, сейчас открою. Смотри только, не простудись!

Очевидно, автору хотелось таким образом счастливо женить брутальный реализм на задушевной беллетристике. Большое ему читательское спасибо. Меня же как автора одинаково мало привлекают обе половины этой супружеской парочки. А в случае с Безукладниковым я тем более не вижу резона пускаться в открывание форточек.

W говорил по-русски с легким деревянным акцентом, так что его можно было случайно принять за прибалта, каковым он не являлся. Откровенно говоря, он даже не видел особой разницы между русскими, прибалтами или, допустим, румынами — одинаково отсталые нации, различимые только по степени потенциальной опасности. Двенадцать лет освоения практической психологии, со специальным уклоном в теорию манипуляций, выковали в нем стойкое презрение к людям вообще, поскольку он уже знал наверняка, что все так называемые личностные особенности — не что иное, как разноцветная плесень, прикрывающая собой убогие, легко предсказуемые базовые инстинкты. Иными словами, согласно W, как бы изощренно ты ни наряжался: в дизайнерские простреленные джинсы, шотландскую юбку или дорогой штучный костюм, под ними всегда обнаружится одна и та же понятная задница. А уж в психологических «задницах» W понимал едва ли не лучше всех. Поэтому он даже не сомневался: лучший момент для первого допроса наступит не тогда, когда этот русский очухается от затяжного искусственного сна, умоется и придет в себя, нет — его надо застигать голым, теплым и растерянным, в незнакомой постели, с пересохшим ртом и переполненным мочевым пузырем.

Как только видеокамера показала, что русский проснулся и лежит с открытыми глазами, W прошел в комнату через наглухо запирающийся тамбур пружинистой походкой форварда, который намерен сию минуту пробить одиннадцатиметровый. Ему нравилась идея положить постель так низко: голова лежащего — прямо у ног, будто футбольный мяч.

Любого нормального человека сильнее всего тревожит и пугает неизвестность. А значит, в первом же вопросе нужно очертить и выпятить «зону неизвестности». Свежим, слегка насмешливым голосом, с превосходством стоящего над лежащим, W осведомился: знает ли этот несчастный, куда он попал?

Приблизительно с такими же паузами в прямом эфире на вопросы телеведущего откликается корреспондент, пребывающий на другом конце света:

— Знаю, — сказал русский. — Нет такого агентства.

И повернулся на другой бок.

Это был не просто точный ответ. Если продолжить сравнение с футболом, полусонный вратарь без видимых усилий, не напрягаясь, отбил 11-метровый так, что мяч улетел в противоположные ворота. Обескураженный форвард предусмотрел все обстоятельства, кроме одного, совершенно немыслимого: для этого русского не существовало «зон неизвестности».

С момента своего появления на взлете холодной войны Агентство Национальной Безопасности было закупорено такой герметичной секретностью, что само его имя — National Security Agency (NSA) — долгое время запрещено было даже упоминать в официальных документах Соединенных Штатов. Язвительным журналистам это дало повод расшифровывать аббревиатуру NSA как «No Such Agency» — «Нет такого агентства». Впоследствии выражение вошло в сухощаво-пресный жаргон штатных обитателей Форт-Мида (Мэриленд), штаб-квартиры этой самой закрытой спецслужбы. Но приблизительно так же, как Папа Римский в 1992-м впервые публично признал, что синьор Галилей, позволивший Земле вертеться, был в чем-то, по большому счету, прав, Агентство Национальной Безопасности к 2000 году вынужденно признало свое суперактивное участие в системе глобального шпионажа «Эшелон».

Устав NSA экстремально засекречен, однако известно, что Агентство освобождено от любых ограничений на ведение разведки. На практике это означает едва ли не полную вседозволенность в методах и стиле работы. И мне легко представить, какой сардонической улыбкой одарил W странного русского, когда тот на втором допросе рассеянно осведомился: «Как насчет прав человека?», имея в виду свое вынужденное сидение взаперти. Ему было внятно и даже не без остроумия отвечено, что любая действующая разведка всегда находится как бы в состоянии войны. А военное положение автоматически ограничивает элементарные права и свободы. «Но мы вас пригласили (он так и выразился — «пригласили») не для того, чтобы с вами воевать, а для сотрудничества».

Реакция русского могла бы показаться блистательной наглостью, если бы не звучала с таким бесцветным равнодушием. Он посоветовал не рисковать. Он предупредил, что, если, не дай бог, согласится сотрудничать, то и сам W, и те, кто сейчас прослушивает их разговор, и еще почти сто сорок тысяч специалистов могут попросту остаться без работы.

Но если уж некоторые господа сами заводят речь о войне, то на войне, случается, предъявляют ультиматумы. Именно это он и собирается сделать.

Ультиматум Безукладникова содержал три скромных условия.

Во-первых, они дают ему возможность курить.