Фантастика

Оглавление

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Всего один разок попал Роб в ее волшебное зазеркалье, и каким же обломом всё закончилось!

Он всхлипнул, поперхнулся холодным воздухом, закашлялся. Из груди донеслось жалобное клокотание, и Роб подумал: отлично, воспаление легких, проболею до конца учебного года, а потом только экзамены сдать и привет, на выпускном как-нибудь без меня перетопчетесь.

Однако не ночевать же тут было, на этой факаной остановке. Еще в самом деле околеешь. Как собака под забором.

Он вжал голову в плечи, согнул руки в локтях и затрусил вперед по дороге. Хоть до поворота на Рублево-Успенское шоссе добраться. Может, все-таки подвезет кто-нибудь до Москвы за полтинник. Нет, за сорок пять копеек – пятак надо на метро оставить.

Отбежал на сотню метров, и вдруг сзади донеслось пофыркивание мотора. Оглянулся – из-за угла сначала выскользнул свет фар, потом вынырнула серая прямоугольная туша.

Неужели автобус приехал? «Чтоб их подобрать, потерпевших в ночи крушенье, крушенье», как поет мамхенов Окуджава?

Роб припустил со всех ног назад к бетонному козырьку, да еще руками замахал. Вдруг не остановится?

Но автобус затормозил. Устало вздохнув типа «как же вы все меня достали», открыл двери.

Еще не веря нежданной удаче, Роб вскарабкался по ступенькам.

В салоне горел тусклый свет, орало радио (в московском общественном транспорте такого никогда не бывает), за стеклом позевывал водитель.

– Оплачиваем проезд, – прогудел динамик, заглушив бубнеж радиопередачи. – Десять копеек.

Роб кинул в кассу гривенник, оторвал два пятикопеечных билетика.

Куда бы приткнуться?

Пипла в автобусе было немного. Все как один дрыхли, развалившись на сиденьях – кто вдвоем, кто сам по себе. Жаться не хотелось, и Роб двинулся по проходу, высматривая свободное место, чтоб без соседа.

Так и добрался до самого хвоста. На заднем сиденье, правда, тоже сидел какой-то парень, но в самом углу, а диванчик был длинный, поэтому Роб примостился с противоположной стороны. Заворочался, устраиваясь поудобнее.

Перед тем, как повернуться к окну, покосился на парня, но разглядел лишь темный, угрюмый профиль и надвинутую на глаза кепку брэнда «трудное детство».

Учащийся техникума С.

Наверно сунуть надо было – чирик, а то и двадцатипятирублевку, мрачно размышлял Серый. Тогда и койка бы нашлась. Только где такие бабки возьмешь? Стипуха двадцать два пятьдесят в месяц, и ту всю Рожнов отбирает.

Квакнулась общага, это ясно. А значит, год пропал попусту. Зря Серый таскался в соседний райцентр на электричке и автобусе, зря просиживал портки на занятиях, зря горбатился на практике в гараже. В гробу он видал этот Автомеханический техникум, поступил-то только ради общаги – обещали дать место после первого курса. Чтоб не жить дома, не любоваться каждый день на суку Рожнова.

«Напряженка с местами, – сказал завхоз, – может, к зиме чего-ничего проклюнется. Ты, Дронов, давай, захаживай». А сам улыбится, гад. Точно, на взятку напрашивался. Есть в общежитии койка, после третьекурсника освободилась, которого за пьянку выперли.

Есть, нету, какая разница. Главное, что не дали.

Это что же, еще полгода с Рожновым жить? Лучше сдохнуть. Пацаны говорили, если в военкомат заявление подать, могут в армию с семнадцати лет взять, добровольцем. Вот бы зыконско было. Но и до семнадцати еще надо дожить (день рождения у Серого был только в сентябре).

Хуже всего, что утром, уезжая в техникум, он думал – всё, с концами, больше сюда не вернется. И Рожнову, который третий день пил дома, брякнул напоследок: «Гляди, гнида. Будешь мать бить – урою». Тот зарычал, качнулся с кушетки – опухший весь, морда красная. «Чего ты сказал, секельдявка?!» И захлебнулся матерщиной. Но Серый уже хлопнул дверью, летел вниз по лестнице через две ступеньки. Знал, что отчим спьяну не догонит.

Но и не забудет. Рожнов, сколько бы ни выпил, памяти никогда не терял. Был он злющий, как волчара, жилистый. В молодости отсидел два года за убийство по неосторожности – стукнул одного в драке, тот приложился затылком о бровку, и карачун. Этот подвиг и последующая отсидка стали для Рожнова главным жизненным событием. Все рассказы про зону, песни оттуда же. И порядки дома тоже завел лагерные. Случалось Серому и «под нарами» (то бишь под кроватью) ночевать, и целую неделю жить «опущенным» (то есть жрать не за столом, а на корточках, дырявой алюминиевой ложкой), приходилось и вовсе без харчей сидеть – это если Рожнов в «Шизо» засадит. Сначала, гад, еще из инструкции прочтет, наизусть: «Осужденным к лишению свободы, помещенным в штрафной изолятор, запрещаются свидания, телефонные разговоры, приобретение продуктов питания, получение посылок, передач и бандеролей».

Ну а что отчим устроит за сегодняшний глупый базар, и представить было страшно. До позднего вечера Серый проторчал в техникуме, тянул время, но чему быть, того не миновать – на последнем автобусе поехал-таки назад, в Басманово, где Рожнов его уж заждался.

Хуже всего в отчиме был запах. Работал он сантехником в ДЭЗе, мытье не уважал, и квартира насквозь пропиталась мерзкой, кислой вонью. Как только мамка на такого гнуса позарилась? Еще пару лет назад была она женщина как женщина, а от жизни с Рожновым превратилась в седую старуху – вечно пьяную и почти такую же, как он, грязную.

Но мать Серый не винил, ей еще хуже, чем ему доставалось. Когда трезвая, всё плачет. Из детского сада, где уборщицей работала, ее выперли да еще грозятся под суд отдать – посуды и простыней, говорят, много наворовала. А куда ей деваться? Отчиму на водку денег не добудешь – измолотит.