Княжья русь

Оглавление

100

Возов было много, но двигались они споро. У ворот их принимали стражи в забавных рубахах без рукавов, бородатые, с намотанной на головы тканью. Похоже летом в степи на шлемы накручивали, чтоб солнце меньше грело. Но у этих шлемов не было — только холстина.

Вой эти были очень веселые. Язык их был похож на хузарский и немного — на печенежский. Хотя попадались и словенские слова, и ромейские.

Стражники улыбались часто, шутили с возницами и меж собой, да еще, к удивлению Гошкиному, торговались, будто на рынке. И мыто со всех брали разное.

С пестрым возком и вовсе непонятно получилось. Из возка вылезли наружу двое мужей и две бабы. А в сам возок залез здоровенный усатый страж с золотой бляхой на круглом брюхе. Верно, здешний сотник. Побыл внутри некоторое время, потом вылез, очень довольный, завязывая шелковый пояс. Скоморохи полезли внутрь и проехали в ворота, ничего не заплатив. Но Гошка заметил, что смуглый мальчишка больше не улыбался. Глядел хмуро, будто его сильно обидели.

Дошла очередь и до русов.

Кишка, умильно улыбаясь, сунул пузатому сотнику тугой мешочек.

Тот, с непроницаемым лицом, уронил мешочек в сумку на поясе и махнул своим людям.

Гошка ожидал, что их тут же пропустят в город. Кишка, видно, тоже этого ожидал. И возчик, уже взявшийся за вожжи… Но пузатый встал на пути, а голорукие стражники налетели на возы, как муравьи. Увязанные кипы мехов полетели на дорогу.

Кишка возмущенно закричал. Пузатый рявнул, ухватился за саблю, вытащил ее из ножен наполовину да так и остался стоять, пока его люди продолжали безобразничать.

Гошка поглядел на Богуслава. У того на скулах вздулись желваки…

Но он ничего не сказал.

А Кишка перестал орать, утер пот и полез за пазуху. Еще один мешочек перекочевал в сумку пузатого. Тот снова рявкнул-и стражники потеряли к русам интерес, занявшись телегами купца из племени торков.

Приказчики и челядь быстренько покидали товар обратно в телеги, и караван въехал в узкие ворота.

— Гадина! — в сердцах бросил Кишка. — Вдвое против положенного взял. Бородой Волоха клянусь, половину себе захапает.

— Пожалуемся? — предложил Богуслав.

— Кому? — горестно вздохнул Кишка. — Местный тиункади против своих не пойдет. Только еще денег вытянет, а к правителю — без толку. Вот кабы у нас с ними, как с ромеями, торговый договор был, тогда другое дело. А так… Что хотят, то и творят.

— Зачем же тогда мы с ними торгуем? — удивился Гошка.

— Так все равно выгодно, — Кишка снова вздохнул — У черных булгар всё, почитай, втрое дешевле, чем у ромеев, а дорога короче. И товар хороший. Вот взять хотя бы стекла, которые у вашего батюшки в окнах вместо слюды стоят… Здешняя работа. Ну да ничего. Здесь, в Булгаре, подворье наше не из последних. Там передохнем, покушаем. Потом в баньку сходим… Здешняя банька не такая, как у нас, но вам понравится. И девки тутошние, хоть и чернявые да смуглые, будто кикиморы, а такое умеют…

— Не искушай, — Богуслав улыбнулся. — У меня жена молодая…

— Так то жена, а то — девки, — Кишка ухмыльнулся, показав недостаток двух зубов.

Богуслав хмыкнул. Но возражать не стал. В плотских радостях он себе не отказывал. И была на то веская причина. С женой у него — не заладилось. Не было у них в постели радости. Знал бы, может, и не женился бы.

С первой ночи пошло. И так и этак пытался Славка порадовать жену, но вышло только хуже. Славка не понимал ровно ничего: знал, что любит, знал, что хочет, а вот…

Лишь под утро заставил-таки плачущую Лучинку признаться, что дело — в Мокоши. Отреклась от нее Лучинка, и теперь не будет ей ни плотской радости, ни щедрого лона. Не простит ей Мокошь отступничества, к коему ее боярыня принудила.

Богуслав, признаться, тогда не поверил. Решил: со временем пройдет.

Не прошло. И детей у них не намечалось, будто и впрямь обиженная богиня затворила Лучинкино лоно. Год прошел — ничего. Два — ничего. Обидно было Богуславу. То есть он понимал, что Лучинке — много хуже, но ему от того — не легче. Сердился на мать: зачем заставила девушку отречься? Но Сладислава вины не признала:

— Веры в вас нет! — отрезала она. — Ты что ж думаешь: Бог наш слабее какой-то там Мокоши?

Славка с матерью спорить не стал, но про себя подумал: Бог-то, конечно, сильнее, но у Него таких, как Лучинка, — целый огромный мир. А Мокошь — вот она, здесь. И вполне может навредить, потому что это Христос велик и всех прощает, а местные боги мелкие — обидчивы и злопамятны.

В Киеве Славка себя сдерживал: берег чувства жены, но, покидая родной кров, брал девок с жадностью, без счета. И всем с ним было хорошо.

В Булгаре Богуслав тоже не собирался отказываться от постельных игр. Но — с должной осторожностью. Законы Мухаммеда заставляли женщин прятать лица, а за прелюбодеяние карали беспощадно.

Всё тут было сложно. И дело, порученное ему великим князем, дело, что поначалу казалось легким, на поверку оказалось не таким уж простым. В Киеве думалось просто: разведать слабые места, подкупить нужных людей, чтобы, когда придет пора, открыли Владимиру ворота. Не Славкой этот подход придуман, но Славка его уже применял, и применял успешно.

Однако то, что вполне годилось для маленьких городков, для огромного богатого Булгара оказалось малопригодным. Если в том же Червне Богуслав чувствовал себя обладателем несметных богатств, то здесь люди при власти сами могли кого хошь подкупить. А народишко помельче возможности имел ничтожные, а прав еще меньше. Разве что выдать властям лазутчика, что пытается подговорить против власти. За те мешочки, что стражник у ворот присвоил, в Германии можно было начальника всей стражи купить. Это ж сколько такому надо дать, чтоб эмира своего предал? Да что — эмира! Полной сумы серебра мало будет, чтоб такой вот десятник местом своим доходным рискнул.