Наш человек в Гаване

Оглавление

— Как это?

— Ну, он… тут так сказано: с воздушной энергией.

— А вот та штучка, она для чего?

— Это двусторонний наконечник для ковров.

— Не может быть! Очень интересно. А почему двусторонний?

— Вы толкаете от себя, а потом тянете к себе.

— Ну до чего только не додумаются! — сказал незнакомец. — И много вы их продаете?

— Я здесь единственный агент.

— Все важные лица непременно хотят купить «Атомный котел»?

— Или «Турбореактивный».

— И правительственные учреждения тоже?

— Конечно. А что?

— То, что годится для учреждения, сойдет и для меня.

— Может, вы предпочитаете нашу «Малютку-не-надрывайся»?

— В каком смысле — не надрывайся?

— Полное название пылесоса: «Малютка-не-надрывайся. Малый комнатный пылесос с воздушной энергией».

— Опять с воздушной энергией?

— А я тут при чем?

— Не петушитесь, старина!

— Лично мне ужасно не нравятся слова «Атомный котел», — сказал Уормолд с неожиданным жаром. Он вдруг встревожился. Ему пришло в голову, что незнакомец — инспектор главной конторы в Лондоне или Нью-Йорке. Что же, тогда они услышат от него всю правду.

— Я вас понимаю. Да, неважно придумано. Скажите, а вы осматриваете машины?

— Каждый квартал. Бесплатно весь гарантийный срок.

— Вы лично?

— Нет, это делает Лопес.

— Вот этот мрачный тип?

— Сам я не очень-то разбираюсь в технике. Стоит мне притронуться к какой-нибудь из этих штук, и они почему-то перестают работать.

— А машиной вы правите?

— Да, но если с ней что-нибудь случается, я зову дочь.

— Ах да, у вас есть дочь. А где она?

— В школе. Разрешите, я вам покажу эту быстродействующую соединительную муфту. — Но стоило Уормолду взять ее в руки, как она тут же перестала соединять. Он нажимал на нее, поворачивал туда и сюда. — Дефектная деталь, — пробормотал он в полном отчаянии.

— Дайте я попробую, — предложил незнакомец, и соединение произошло мгновенно. — Сколько лет вашей дочери?

— Шестнадцать, — сказал он и разозлился на себя за то, что ответил.

— Ну что ж, мне, пожалуй, пора двигаться, — сказал незнакомец. — Рад был с вами поболтать.

— Может, хотите посмотреть пылесос в действии? Лопес вам продемонстрирует.

— Сейчас нет. Мы еще увидимся — здесь или в другом месте, — заявил незнакомец с какой-то дерзкой самоуверенностью и вышел из магазина прежде, чем Уормолд догадался сунуть ему фирменную карточку. На площади, в конце улицы Лампарилья, он растворился в полуденном свете Гаваны, среди толпы сутенеров и продавцов лотерейных билетов.

Лопес сказал:

— Он и не собирался ничего покупать.

— А чего же он тогда хотел?

— А кто его знает. Он долго разглядывал меня через витрину. Если бы вы не пришли, наверно, попросил бы найти ему девочку.

— Девочку?

Он вспомнил тот день десять лет назад, а потом с тревогой подумал о Милли, пожалев, что так охотно отвечал на вопросы незнакомца. Он пожалел и о том, что быстродействующая соединительная муфта не сработала хоть в этот раз.

2

Он слышал уже издалека, что идет Милли: подымался такой шум, будто ехала полицейская машина; только о приближении Милли предупреждал свист, а не сирена. Она обычно шла от автобусной остановки на Авенида де Бельхика, но сегодня свист почему-то доносился со стороны Кампостельи. Правда, в этой «охоте», приходилось ему признать, не было для нее ничего опасного. Восторги, которые ей таким образом выражали поклонники, начиная примерно с тринадцатилетнего возраста, означали только почтение — ведь даже по высокой гаванской мерке Милли была красавицей. Волосы у нее светло-золотистые, как молодой мед, а брови темные; ее «конский хвост» подстригал лучший парикмахер города. Милли не обращала внимания на свист, он только заставлял ее легче ступать; глядя, как она идет, можно было поверить в вознесение. Тишина показалась бы ей оскорбительной.

В отличие от Уормолда, который ни во что не верил, Милли была набожной католичкой; ему пришлось еще до свадьбы пообещать ее матери, что ребенок получит религиозное воспитание. Теперь ее мать, как он подозревал, не верила ни в бога, ни в черта; ему же она оставила на попечение ревностную католичку. Это привязывало Милли к Кубе куда прочнее, «ем его самого. Уормолд подозревал, что в здешних богатых семьях до сих пор сохранился обычай держать дуэнью; ему порой казалось, что и к Милли приставлена дуэнья, невидимая ни для кого, кроме нее самой. В церкви, где она бывала красивее, чем где бы то ни было, в своей легкой мантилье, расшитой листьями, прозрачными, как морозный узор на стекле, рядом с ней всегда сидела дуэнья, наблюдая за тем, чтобы она не горбилась, в положенное время прикрывала лицо и крестилась по всем правилам. Кругом нее мальчишки могли безнаказанно сосать леденцы, фыркать из-за колонны, а она сидела прямая, как монашенка, следя за службой по требнику с золотым обрезом, переплетенному в сафьян цвета ее волос (она выбирала себе требник сама). Все та же невидимая дуэнья заботилась о том, чтобы она по пятницам ела рыбу, постилась двенадцать дней в году и ходила в церковь не только по воскресеньям и по праздникам, но и в день своей святой: Милли ее звали домашние, окрестили же ее Серафиной; на Кубе — это святая „второго разряда“, — загадочные слова, которые напоминали Уормолду об ипподроме.

Уормолд долго не понимал, что дуэнья не всегда караулит Милли. Девочка неукоснительно выполняла все правила поведения за столом и ни разу не забыла помолиться на ночь — он-то это хорошо знал, ведь еще ребенком она заставляла его ждать за дверью, пока не кончит молитву, чтобы лишний раз подчеркнуть, что он еретик. Перед образом святой Девы Гваделупской горела неугасимая лампада. Отец подслушал ее молитву, когда ей было четыре года: «Богородице почет, сатане наоборот».