Черный замок Ольшанский

Оглавление

Пол сохранился во всех жилых помещениях первого и второго этажей, но в окнах-бойницах этих этажей не было ни одного стекла, и сквозняк гулял свободно, поднимая с куч мусора пыль. Филары (колонны, что поддерживали своды) и сами своды были вопиюще и омерзительно обезображены. Ниши, в которых стояла, видимо, когда-то посуда, вазы или небольшие статуи, были полны известковой крошки. Ничего интересного во всех залах я не нашел и только пожалел, что целиком еще пригодное здание пропадает в запустении.

В четырех обследованных мною башнях был глухой пол из мощных каменных квадратов. Оставались четыре башни северной стороны. В одной вниз вели каменные, стертые на нет ступеньки, но спуск оканчивался на глубине приблизительно трех метров железной, толщиной в руку, решеткой. На решетке висел мощный, очень старый цилиндрический замок, из тех, в которые ключ ввинчивается, как штопор. И замок, и решетка были кроваво-красные от ржавчины. Я решил, что наведаюсь сюда позже.

Под следующей башней тоже как будто существовал вход в подземелье, но он был завален каменными глыбами, песком, известковой крошкой и мусором. Нужны были кирка и лопата. Значит, и этот вход был закрыт.

— Антон Глебович! — послышался где-то наверху крик.

Весь запыленный, я вылез на дневной свет и увидел присогнутую фигуру Мультана-Потерухи, а рядом с ним две фигурки мальчиков лет семи-восьми.

— Это мой Стасик, — с гордостью сказал дед Мультан.

Стах был дерзким взлохмаченным воробышком. Если, конечно, представить себе альбиноса-воробья. Еще весна, а он успел уже вконец весь выгореть, за исключением глубоко-синих глаз.

— Ну, здорово, Стах, — сказал я.

— Здорово, если здоров, — с солидной дерзостью ответил деревенский Гаврош.

— А это вот его друг, — сказал дед. — Василько Шубайло. Эти — помогут.

Василько смотрел исподлобья. И еще из-под копны таких же, как у друга, бесцветных от солнца волосиков.

— Ну, Василько, а ты что же такой нехитрый да несмелый?

— Та-а, — беззвучно сказал Василько и от застенчивости почесал одной босой ногой другую.

Дед ушел, а мы присели на валуны, чтобы обсудить план нашей военной операции.

— Ну, кто подземелья знает?

— Трохи, — сказал Стасик. — Потому как до конца их и черт не знает.

— А ты, Василько?

— Та-а, — ответил тот.

— Ну, с такими орлами я здесь горы сворочу. И вот что: вчера я видел ночью вон в той башне огонь. Что бы это могло быть?

— Эт-то надо сообразить, — рассудительно сказал Стасик.

А глаза загорелись. И я понял, что старый Потеруха в его возрасте был, видать, такой же: смесь солидного домовитого мужичка и молодого остроухого сатира.

— Ну, чего сидим? — сказал молодой сатир. — Полезли, не теряем золотого времени.

— Та-а, — сказал Василько. — Да-а-ффай…

Взрослый остолоп и двое молодых через пролом забрались в башню. В центре ее, вплоть до первого яруса, стоял столб от винтовой лестницы. Но нижние ступеньки выпали. В столбе оставались только ямки от них.

— Дядька Антось, — сказал Стасик. — Я первый полезу, а вы за мной. Потому как если я сорвусь, вы меня удержите. А если вы первый полезете и сорветесь — мне удержать будет трудно.

Стах полез как белка. А за ним, слегка тяжеловато, полез я, ставя носки ботинок в ямки от ступенек, оставшиеся в столбе.

Поднимались по спирали. Весьма похвальное занятие для без пяти минут доктора наук.

С яруса, с высоты, через бойницы было видно Ольшанку, и течение Ольшанки, и поля, и покрытую молодой травкой Белую Гору с маленькими фигурками людей на ней.

Вон даже, кажется, можно отличить Стасю. И Генку. А может, и ошибаюсь, потому что все в джинсах.

Но не это привлекло наше внимание. Ярус, с которого небольшой пролом в башенной стене вел на чердак бывших жилых помещений, был обжит. По крайней мере еще совсем недавно здесь кто-то был. На полу несколько больших охапок свежей мякенькой овсяной соломы. На кирпичном выступе стены капли стеарина.

В камине — пепел. Если бы давний — выдуло бы.

Василько Шубайло, который спустился первым, вдруг копнул ногой песок.

— Ты что? — спросил я.

— Та-а. Пыли нет.

Я, конечно, не заметил бы этого, а он уже выкопал банку из-под бычков в томате. Пустую. Опорожненную недавно, потому что жижа еще не высохла.

— Бандюга, — сказал Стах.

— Почему?..

— Ну, — он неодобрительно посмотрел на меня. — И глупому ясно. Если бы просто какой-то бродяга — зачем бы ему закапывать жестянку?.. Бросил бы, и все.

— Резонно, орел. И хорошо, что у вас такие глаза.

Потом мы осторожно осмотрели подземелье под одной из башен. Я боялся, что может случиться обвал, и не пустил туда детей. Но они — они ж такой народ, что гнать их от интересного — напрасный труд. Как кота от сала. Прокрались сами и начали шарить по углам. И ничего не нашли.

Тогда я отпустил свою гвардию на несколько дней, попросив их, чтобы сами не лазили. Еще случится что, а тогда — как посмотришь в глаза деду Мультану и родителям Шубайло?

…Когда я, пыльный и грязный, шел мимо правления, председатель Ольшанский окликнул меня из окна.

Обычный кабинет председателя колхоза. Длинный стол, стулья, портреты. По углам — снопы разных зерновых, очевидно, премированных когда-то, но теперь уже довольно пыльных. А на стульях, по обе стороны стола, Ольшанский и Высоцкий.

— Добрый день, Ничипор Сергеевич… Добрый день…

— …Игнась Яковлевич, — склонил голову Высоцкий.

— Садитесь, Антон Глебович, — как-то слишком… ну, словно извиняясь, сказал Ольшанский.

Мы молчали. Говорить, собственно, было не о чем. Потом председатель крякнул: