Трактирщик

Оглавление

Вообще, к открытию трактира, обновил и свой гардероб в знакомой портняжной мастерской. В качестве спецодежды заказал аж три льняные коричневые рубахи, крашенные в отваре луковой шелухи, длинные фартуки, закрывающие грудь, для себя и подручного, плоскую шляпу, визуально дико похожую на знаменитую афганскую 'пуштунку', а главное - БРЮКИ! Ох, сколько нервов я пожёг, пока убедил портных выкроить штаники по моему эскизу! Упирались, как будто их на расстрел ведут! Но, в конце концов, 'бабло победило зло', и вот теперь на мне шикарная домотканая пара с просторными штанинами, застёгивающаяся на бёдрах пуговицами. Смастерить человеческую одёжину с ширинкой эти деятели и не пытались, хотя я даже в подробностях всё показал на моих советских форменных штанах. Так что теперь приходится ходить по нужде достаточно осторожно, дабы не измараться. Мало того: достигнута договорённость о пошиве ещё двух пар: льняной на 'сменку' и суконной, парадно-демисезонной.

Живейшее участие в украшении помещения приняли мои хозяюшки - мать и дочь Костековы. Оба окошка трактира Житка с Дашкой украсили свежими рушниками, над входной дверью повесили венок из сосновых веток. Для дополнительного освещения под потолком на верёвках была укреплена доска с двумя приклеенными с помощью раствора глиняными мисами. В них в прогорклом жиру плавали сразу по нескольку фитилей. Не очень-то приятный запах шёл от этого 'осветительного прибора', да и температуру в помещении он приподнимал на пару-тройку градусов, однако ничего не попишешь: по нынешним временам это был хит лампового производства.

Само собою, культурные особенности и религиозные пристрастия здешней клиентуры не были забыты: прямо напротив входа на стене была укреплена полочка с деревянной чашей, а над нею красовалось благословлённое отцом Петром распятие.

Хлопоты по благоустройству, 'пока не пришита последняя пуговица', затянулись допоздна. Однако же всякое действие имеет свойство заканчиваться. Глубокой ночью не только я, но и гораздо более привередливая женская часть семейства Костековых, наконец-то признала трактир пригодным к приёму гостей.

Тот, кто видел одну славянскую пирушку, тот видел их все. И неважно, стоит ли на столах русский самогон, болгарская ракия или чешское пиво, неважно, одеты ли гости в футболки, гимнастёрки или сутаны и котты. Само же действие принципиально не отличается: то же множество тостов, те же радушие хозяев и раскрепощённая сердечность гостей, та же братская атмосфера взаимопонимания и взаимоуважения. Разумеется, речь не идёт о мерзкой неконтролируемой пьянке с неограниченным количеством алкоголя 'под запивон', которая появилась, например, в России при первых Романовых, а при 'демократических реформаторах' вообще стала бичом 'мягкого геноцида'. Недаром народная мудрость гласит: 'пить - пей, да дело разумей'.

К счастью, 'банкет' по случаю открытия в Жатеце нового трактира прошёл радостно и непринуждённо. По древнему славянскому обычаю приглашённые явились на праздник не только 'при параде', но и принесли с собой гостинцы. Что же, 'и верёвочка пригодится', как говаривал гоголевский персонаж. А тут не верёвочка, тут целая бадья с мёдом, пожертвованная господином аббатом 'от имени и по поручению' всего личного состава вверенного монастыря и пара бочонков пива от пивоваров - 'коллег по цеху'. Приятно.

Сидели. Угощались широко, от всей души. Естественно, народ активно общался друг с другом, я же мотался, как белка в колесе. Что же, такова планида трактирщика...

Однако рано или поздно любая суета постепенно входит в упорядоченное русло и прекращается. Так что вскоре, возложив обязанности гарсона на ученика, я занял место за общим столом. Слово за слово, кружка за кружкой - празднование постепенно приобрело глобальные масштабы.

Что ни говори, а языковая практика - великое подспорье! За прошедшие с того момента, как я очутился в средневековой Богемии, месяцы, успехи мои в старочешском стали весьма заметны. Разумеется, акцент никуда не делся, но, по крайней мере, окружающие совершенно адекватно воспринимают мою речь. Я же понимаю уже не только практически всё, что говорится, но уже вполне прилично осваиваю даже местные песни. Чем-то они напоминают наши казачьи старины...

  То у родника то было у текучего,
  У синь-озера то было у глубокого,
  У лужочка-ка то было у зеленого,
  Под липушкой то было под кудрявою.
  Молодой кмет-вояк на роздыхе стал,
  На роздыхе стал, комоня годувал,
  Годувал комонечка, выглаживал,
  Всё выглаживал комонечка, выспрашивал:
  'Что же ты, комонечек, дрожью дрожишь,
  Не весел стоишь, не радошный,-
  Аль ты чуешь, комонек, поруху мне?'
  Взговорил комонь человечески:
  - 'Аще мне, комонечку, быть иссечену,
  А тебе же, кмету-волоху, быть убитому'.

Что-то народ нынче в миноре. После говорящего коня плавно перешли к утопившейся княжне Либуше, злосчастной битве у Лигница, - как я понял, западнославянском аналоге разгрома наших дружин монголами на Калке, поголовной гибели чешско-польского хашара под Потсдамом ('Вчетверо германцев против наших, Здесь стояли мы в крови по бёдра...'). В конце концов дошло до того, что сам Его Преосвященство, достойный потомок Пястов, затянул минут на сорок с гаком некую 'Думу о погибели земли Славянской'... Думается, так бы оно и продолжалось, но у меня уже не выдержали нервы:

- Что вы стонете, люди? Легче вам станет в старых ранах ковыряться? Били нас? Били, и поделом! Деритесь, значит, как полагается, от души! Да не растопыренной пятернёй бей, а единым кулаком, да ещё кольчужную перчатку надень! Вот тогда толк будет! И когда этим кулаком повышибаем зубы и германским волчищам, и косоглазым коноедам - тогда и новые песни запоём! А слова этих песен уже сейчас нужно затвердить, как Символ Веры!