Аэропланы над Мукденом

Оглавление

— Отчего ж не летаем?

— Солдаты до сих пор ровняют Волковское поле. Взлетать с оврагов увольте-с.

— Медленно?

— А когда в нашей армии что-то делалось быстро? Впрочем, случалось, только это была не российская армия. У нас если кто суетится, подозрительно сразу, может — шпиен.

— Вот и я торопиться не буду. Посижу.

— Вам плохо?

— Нет, будьте покойны, Петр Андреич, голубчик. Сейчас пройдет.

Шаркающей стариковской походкой, совсем не напоминающей адмиральскую выправку, Можайский проследовал к скамье, присел, запрокинул голову и сказал:

— Теперь все хорошо.

Он смотрел на небо.

Прошло не менее пяти минут, пока Самохвалов осознал, что его единственный за всю жизнь настоящий друг и товарищ больше не дышит. Мертвые глаза по-прежнему смотрели вверх, а в них отражались облака, к которым изобретатель тянулся не только взглядом, мыслью, мечтой, но и горячим металлом аэроплана.

В доме на Васильевском после отпевания и похорон собралось, наверное, человек под триста. Моряки, воздухоплаватели, военные, статские, прочая почтенная публика. Слушая речи посмертных клевретов Александра Федоровича, Петр вопрошал про себя: где ж вы были, соколы мои, когда Можайский гнил в нищете и забвении, тщетно пытаясь реанимировать в России идею полетов на аппаратах тяжелее воздуха. Он сам помог отставному адмиралу на достаточно жестких условиях и окончательно убил его поползновения достроить «снаряд». Но, сделав пионера авиации соавтором первых трех моделей самолетов, помог завершить ему жизнь с осознанием, что она прожита не зря. Тем более, Можайский не был нахлебником и балластом — множество его идей и результатов каждодневного рутинного труда воплотились в рукотворных птицах.

Сыновья Александр и Дмитрий, извещенные телеграммами о смерти батюшки, к похоронам не поспели. Навестив свежую могилу на Смоленском кладбище, они заявились на Васильевский, озвучили приличествующие случаю скорбно-проникновенные фразы и заявили Самохвалову претензии на долю в изобретении аэроплана в качестве наследства.

Раньше Петр их не видел. Отец в силу родственных чувств никогда не оценивал их объективно, то трогательно вспоминая их детство, то скорбя об их бессердечии в его последние годы.

Двое неприметных людей, обоим, вероятно, в районе тридцати лет. Один в пехотном, другой — в статском мундире. Лица, утомленные борьбой за жизнь и крайне сей борьбой недовольные.

Наткнувшись на арктическую холодность Самохвалова, офицер попытался объясниться.

— Петр Андреевич, войдите в наше положение. Да, воздухоплавание — это прекрасно. Но всему есть предел, и он наступает, когда нечего есть. Отец промотал на свои опыты семейные накопления, наследство деда, приданое нашей матери, оставив нас ни с чем. Мы, дворяне из хорошей семьи, вынуждены начать с нуля, как кухаркины дети.

— Ну-с, под циркуляр «О сокращении гимназического образования», который пресса как раз и прозвала указом о кухаркиных детях, ни вы, ни ваши наследники не подпадают. Вы же столбовое дворянство. Я, извините, из простых.

— Зато вы — мильенщик. Дворянская честь, фамилия и привилегии — это, конечно, важно, но кушать надо каждый день. И семье, и нашим маленьким Можайским. Посему хотелось бы знать, какова наша доля. Помнится мне, в газетах писали, плохо летавшие первую и вторую модель вы в суде в мильен оценивали. Сейчас есть удачная третья.

Две пары глаз, наполненных жаждой урвать хоть что-нибудь, почитавшееся справедливой платой за годы лишений, требовательно сверлили Самохвалова. Упование наследников на золотой дождь, изначально раздражавшее Петра, начало забавлять.

— Изволите считать, что самолет стоит мильен, сиречь вам обоим я полмиллиона должен?

Офицер проявил сдержанность, младший судорожно дернул кадыком и кивнул. Авиатор выдержал небольшую паузу и обрушил ливень неприятственных фактов на несостоявшихся богачей.

— Взнос вашего отца в наше товарищество составил два паровых двигателя производства Обуховского завода. Много позже я узнал, что полторы тысячи рублей за них оплачены Морским министерством. Более трех лет ваш отец жил в моем доме, столовался и, сверх пенсии, получал ежемесячно двенадцать рублей пособия. За три года я оплатил его векселя на тысячу шестьсот тридцать рублей, дабы он не угодил в тюрьму за мошенничество. Расписки имеются. Свой нелепый снаряд, что стоял в Царском Селе, адмирал собственноручно спалил. Посему его материальный вклад в наше общее дело есть величина отрицательная.

В Англии Самохвалов видел кулачные бои, нареченные благородным словом box. Сейчас братья напоминали боксеров, пропустивших удар и упавших на руки секундантам. Первым от нокдауна оправился статский, чуть более подкованный по вещным правам, и заголосил:

— У отца есть доля в вашем товариществе! Не все определяется материальным вкладом. Встретимся в суде.

— Я даже не пойду туда, отправлю своего поверенного, Плевако.

Подхватившийся было наследник опустился на место. Петр не стал уточнять, что выход из гавани адвокатского крейсера «Плевако» обойдется ему примерно во столько же, как и казне боевой поход линейного броненосца.

— Как вы поняли, господа, к вам я отношусь без малейшего пиетета. Как бы вы ни оправдывались, вашему отношению к тяжело больному отцу нет никаких извинений. Кстати, наше товарищество не было зарегистрировано. Зачем — мы не извлекали дохода, да и сейчас до прибыли далеко, а друг другу вполне доверяли. Я не хочу обижать внуков Можайского. У вас, поручик, их, кажется, двое? Я вам выпишу чек на восемь тысяч рублей. Надеюсь, и у Дмитрия они когда-нибудь появятся, потому четыре тысячи авансом. Сочиняйте расписки, господа, с отказом от всяких претензий ко мне лично и каких-либо притязаний на доходы от использования изобретений отца.