Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом

Оглавление

Высоко в небе в сторону Харькова шли немецкие двухмоторные «хейнкели». Мы заторопились. Лейтенант и его подчиненные проводили нас с явным облегчением. Тем более что у них уже завелся мотор, и водитель торопливо скреплял проволокой трубки и шланги. Отъезжая, смеялись. Все же боеприпасами и горючим разжились. Сытые. Ну и сглазили свою удачу.

Обратный путь оказался несчастливым. Ехали вроде осторожно, но грохот «тридцатьчетверки» слышно издалека. Вынырнув из-за поворота, вдруг увидели два тупорылых грузовика. Немцы уже отцепили гаубицы. Одну спешно наводили на нас, вторую разворачивали за станины. До них было метров сто с небольшим. Танк Анастаса Скариди рванул вперед и, обгоняя меня, мчался на немецкие гаубицы. Наверное, самолюбивым парнем двигала обида, что его считают трусом. Желание загладить свое вялое поведение в предыдущем бою толкнуло младшего лейтенанта на отчаянный поступок. Он успел выстрелить на ходу. Конечно, промазал, а с трансмиссии уже спрыгивали десантники и пехотинцы с вещмешками, набитыми патронами.

Я слышал треск двух его пулеметов и знал, что сейчас произойдет. Но целиться мне мешала летящая по прямой «тридцатьчетверка» упрямого грека. Я выстрелил в тупой лоб грузовика, с крыши которого частыми вспышками бил пулемет, затем ахнула гаубица. Осколочно-фугасный снаряд, который в спешке загнали в ствол немецкие артиллеристы, весил 15 килограммов. Если бы ударили бронебойным, проткнули и зажгли танк в момент, не оставив в живых никого из экипажа. Но снаряд взорвался рядом со стволом «тридцатьчетверки». Толстая пушечная подушка и лобовая броня под ней выдержали взрыв, хотя пушку снесло начисто, а башню сорвало с погона и развернуло. Иван Федотович Иванов, наш механик, не дожидаясь команды, вылетел на обочину. Я, торопясь, выпустил снаряд, который взорвался метрах в пяти позади гаубицы, но оставшиеся в живых артиллеристы заряжали свою гаубицу. Без надежды, зная, что не успеют. Но заряжали. И позади уже наводила ствол вторая гаубица.

Я ударил бортом, перевернув первую гаубицу, и, влетев на вторую, завяз гусеницами в металле. Механик с руганью дал задний ход. Ствол с дульным тормозом тащился следом. Щит, колеса и станины запрокинулись.

– Из пулемета режь! – крикнул Федотыч.

Я и сам, видя, что цели находятся в мертвом пространстве пушки, высаживал диск, давя на спусковые педали. Двое артиллеристов упали, еще двоих мы догнали. Крики, хруст тел были слышны даже сквозь рев двигателя. Потом мы протаранили грузовик, пытавшийся развернуться. Еще несколько фрицев убегали к кустам. Я не сумел их достать, потому что Леня Кибалка вставлял новый диск. С запозданием выпустил его по кустам и добавил осколочный снаряд.

Самое странное, что грузовик, в который я всадил бронебойный снаряд, тоже удирал с оторванным бортом кузова. Я выстрелил вслед. Водитель вильнул за деревья и помчался прочь. Подоспевшие пехотинцы азартно садили вслед из винтовок, но умелый шофер нас перехитрил. Зато никуда не делись обе гаубицы, исковерканные, сплющенные. Вокруг ворочались несколько тяжелораненых из расчетов. Их постреляли пехотинцы капитана, а мы подлетели к танку Скариди. Сначала вытащили стрелка-радиста. Осколками брони у него была изрешечена голова и верхняя часть туловища. Он уже не дышал. Остальной экипаж был контужен, а младшего лейтенанта сильно ударило о броню и пробило осколками. Изо рта и ушей текла кровь. Скариди, сделав несколько шагов, свалился.

Механик-водитель бормотал что-то невнятное, вытирая кровь из носа. Больше всех был поражен и напуган Коля Ламков, пересевший на обратном пути на трансмиссию танка, так как боевое отделение было забито снарядами. Три дня назад он едва успел выскочить из легкого Т-70, сгоревшего от прямого попадания в лоб, и вот теперь только случайно не попал под гаубичный снаряд. Анастас Скариди умирал. У него была сломана грудная клетка и отбиты легкие. Агония длилась недолго, и веселый грек из Мариуполя, неестественно вытянувшись, умер у нас на глазах. Я, уже привыкший к смертям, с трудом сдерживал дрожь.

Младший лейтенант Скариди подставил свой танк под выстрел гаубицы, фактически прикрывая мой экипаж. Он поступил, с военной точки зрения, сгоряча. Не рассчитал, что немцы успеют выстрелить. Скариди надеялся опередить фрицев, раздавить орудие, но это обернулось смертью двоих человек. В любом случае в смелости Анастасу было не отказать. Хотя экипаж считал по-другому. Надо было вести огонь с места. Танковые пушки гораздо скорострельнее гаубиц с раздельным заряжением. Но на войне всего не рассчитаешь.

Танк, хоть и без пушки, с поврежденной башней, мог двигаться. За рычаги посадили Колю Ламкова. Отвезли пехотинцев на их позицию и вернулись к себе. Командир роты, выслушав меня, скривился, как от зубной боли. Откинув брезент, глянул на трупы.

– Людей плохо обучаем. Сами на смерть нарываются… Хотя парень – герой. Ты, Алексей, грамотный, напиши представление на «Отвагу». А танк отгоните к ремонтникам, пока они еще здесь.

Поговорили с лейтенантом Женей Рогозиным, с кем вместе лежали в госпитале. У него во взводе остался единственный танк, которым он же и командовал. Рогозин пожаловался, что комбат ему достался шальной. Гонит танки, не разбираясь, что ждет впереди. Потери несут огромные. Покурили. Потом подвезли еще снаряды, приехала полевая кухня, и мы впервые за несколько дней наелись досыта. Вместе с пополнением откуда-то пригнали трофейный немецкий танк Т-4, с усиленной броней и щитами, закрывающими борта и верхнюю часть колес. Кресты замазали, нарисовав пятиконечные звезды. Механик испытывал его в низинке, потом сделали несколько выстрелов в сторону немецких укреплений.

– Подходящая машина, – сказал наш комбат Колобов. – Ну, что, Петренко, возьмешь?

– Ни, – упрямо качал головой танкист, видимо оставшийся «безлошадным». – Меня либо немцы прибьют, либо свои. И звезды не помогут. Я уж лучше тогда с пехотой пойду.

Таранец предложил комбату закопать танк поглубже и использовать как неподвижную огневую точку. Благо снарядов хватает. На том и сошлись. Я спросил у ротного, откуда взялся трофей.

– Заблудился. Здесь же хрен поймешь, где ваши, где наши.

– А экипаж?

– Чего экипаж? Нам что, есть куда их девать! Постреляли.

На следующий день, собрав имевшиеся силы, командование предприняло попытку прорвать на нашем участке кольцо вокруг осажденного города, чтобы помочь его защитникам. Это было безнадежное дело. Пехота наступала вяло, а поле и перелески кипели от многочисленных взрывов. Мы прорвались на горящую улицу пригородного поселка. Из обломков кирпичного двухэтажного здания и вырубленного зимой сада били сразу три или четыре противотанковые пушки. Две «тридцатьчетверки» горели, третья, поврежденная, уползала за дом. Уйти ей не дали и тоже подожгли. За нашими танками жались в кучку с полсотни пехотинцев. Остальные отстали. Таранец приказал мне обойти здание слева, а он с двумя оставшимися в роте танками ударит с правого фланга. Я подозвал младшего лейтенанта, командующего пехотинцами.

– Не отставайте! Нам без вас – каюк. И вы без танков пропадете.

Младший лейтенант, белобрысый, в телогрейке, с автоматом «ППШ», согласно кивал.

– Ну, чего ты киваешь? Бегите за мной и не отставай те. Меня там в этой мешанине в упор гранатами закидают. Вышибай пехоту.

– Ты сначала пулеметы подави!

Наконец сговорившись, я двинулся по горящей улице и обошел здание с тыла. Сразу же наткнулся на пулеметное гнездо, разбил его снарядами. Вылетев на секунду из-за угла дома, всадил еще два снаряда в пушечную амбразуру. Со второго этажа захлопало противотанковое ружье. Пехотинцы сбили его огнем из автоматов и винтовок, ворвались в здание. С другой стороны двора стреляли оба наших танка. В доме гремели гранатные взрывы. Потом ахнуло так, что вылетел кусок стены. Наверное, взорвались снаряды. Человек семь немцев спрыгнули из окон прямо у нас за спиной. Мы лихорадочно развернули башню и ударили вслед. Фрицы отступать умели, в кучу не собирались. Осколками срезало двоих, третьего я догнал пулеметной очередью, а остальные исчезли. Из дома выходили пехотинцы, видимо, гарнизон был уничтожен. Сразу послал Бориса за трофеями.

– Бери в первую очередь харчи и спирт. Автоматы и гранаты, если попадутся.

Боря Гаврин за неимением рации считался пор