Марджори в поисках пути

Оглавление

— Завтра я покидаю этот дом, так что больше не потревожу Ноэля — не хотела связываться со всеми этими отелями, платить по счету, пока не найду работу.

— Ты, наверное, фотомодель?

— Скорее, я певица. Но как говорится: только позируй — все счета будут оплачены. Однако, черт возьми! До чего ужасный город! А я-то считала, что Рузвельт действительно победил депрессию. Такой мертвечины я еще не встречала! Извини, дорогая, но мне нужно одеться: я опаздываю.

— Конечно.

Комбинация, чулки, туфли — все у Имоджин было превосходного качества и дорогое. Ничто не выглядело таким консервативным, как ее костюм, шитый у портного, и шляпа, напоминавшая мужскую, — но как выгодно они подчеркивали всю прелесть ее фигуры! Одевалась она с некоторой небрежностью, болтая о своей карьере певицы, о том, что учителя ненадежны, цены за уроки высокие, а ночные клубы убоги. Одевшись, она постучала в дверь ванной:

— Эй! Ты не утонул? Я ушла.

Дверь открылась, показался Ноэль: небритый и бледный, мокасины на ногах, вельветовые брючки, старый черный свитер с высоким воротом.

— Как насчет завтрака? — спросил он и добавил: — Привет, Мардж.

— Я опаздываю и что-нибудь перехвачу в городе, — проговорила Имоджин. — У этого парня вечно нет ни масла, ни яиц! Надеялась, может, у Марджори найдется, но не оказалось.

— Если бы я знала, я что-нибудь принесла бы, — ответила Марджори. Она изучала их обоих с тщательностью детектива, стараясь уловить в интонации, позах и взглядах что-нибудь, что прояснило бы все, что произошло между ними в этих апартаментах. Она ослабла от напряжения, руки дрожали, пальцы были холодны как лед.

— Как-нибудь обойдемся без этих дрянных яиц, — зевнул Ноэль. — Я знаю, чего мне хочется. Виски и устриц!

Имоджин усмехнулась:

— А я считала, что ты давно бросил свои дурацкие привычки. Виски и устрицы! — Она повернулась к Марджори. — Хорошенький завтрак! Кстати, Ноэль, я уже объяснила Марджори, что вы с Ван Ренхеймом спите наверху, а я здесь, так что посудой в тебя она кидать не будет.

Ноэль ухмыльнулся и взглянул на Марджори.

— Зачем ты ей сказала об этом? Нужно было немножко помучить ее: некоторым девочкам ревность только на пользу.

— А как насчет моей репутации? Все-таки почтенная замужняя женщина, ребенок и прочее… Хотя теперь, когда я возвратилась, это кажется всего лишь сном. Ну, ладно… — Она открыла дверь — Приятно было познакомиться, Мардж. Пока. Ноэль, надеюсь, виски и устрицы не разочаруют тебя. Хоть бы побрился, поросенок, все-таки у тебя гости. Может, увидимся вечером? Постой-ка, так, ключ у меня есть, значит, пока.

Дверь закрылась. Марджори сидела в комнате, где все было так знакомо, и Ноэль был рядом, а между ними в воздухе витал аромат гиацинтовых духов Имоджин. Ноэль потянулся, стоя в дверях ванной, зевнул и улыбнулся.

— Ну, как дела? Могу предложить мацу.

— Пожалуйста, не выделывайся.

— Я не собираюсь шутить — у меня она действительно есть. — С этими словами он вытащил откуда-то из-под ширмы полную коробку мацы и потряс ее. — Я употребляю мацу в жареном виде, вместе с яйцами и сосисками, питаюсь так всю неделю. Еще у тебя дома почувствовал к ней непреодолимую тягу. Может, выпьешь еще кофе, вместе с мацой? Эта проклятая девчонка, хоть раз принесла бы масла!

— Нет, спасибо. Не надо так говорить, я же знаю, что ты думаешь об Имоджин. Она очень красивая.

— Ты бы видела ее, когда ей было восемнадцать! За три года, проведенные в Оклахоме, ее красота немного огрубела, она чуть увяла, на мой взгляд. Но все же она приятная девочка. — Он зевнул снова и прыгнул на кровать.

— Совсем плохой стал: даже холодный душ не действует, только губы синеют, а спать хочется еще больше.

— Может быть, ты просто мало спишь?

— Очень мало. Все эти дни. Читаю, пишу, пьянствую. Такое со мной случается.

— И поэтому ты не показывался в «Парамаунте»? Я думала: ты заболел.

Его лицо удивленно вытянулось:

— Так это Сэм послал тебя?!

— Я только что завтракала с ним.

— Да ну! «Общество по спасению Ноэля от самого себя» собралось на экстренную сессию. Ну и каков диагноз? Отдельные проблески совести? Слушай, я голодный как волк, давай поедим чего-нибудь. Черт! Забыл, ты же только что завтракала. Ну тогда отведи меня куда-нибудь поесть.

Ноэль поднялся, напялил коричневое пальто и с неудовольствием вгляделся в зеркало.

— Ты уверена, что тебе будет приятно, если тебя увидят рядом с таким бродягой?

— Ты неплохо выглядишь, скажу даже…

И тут зазвонил телефон — неприятное назойливое звяканье. Они переглянулись. Телефон продолжал звонить.

— Ты не собираешься отвечать? — спросила Марджори, надевая пальто.

— Теперь, когда ты рядом, любовь моя, слышать никого не хочу. И кому я нужен? Сэму? Ребятам? Пусть звонят.

— Смешно! — Марджори уставилась на надрывно позвякивающий телефон.

— Ты о чем?

— Если твоим аппаратом пользуется Имоджин, какой смысл заглушать его?

Лишь на секунду глаза его широко раскрылись. Затем он разразился смехом:

— Давай оставим это, хорошо? Если бы я переспал с Имоджин, она первая сообщила бы тебе об этом, а не она — так я, для нас это нетрудно. Она весь день и половину ночи крутится по своим делам, я же сижу здесь. Работаю как собака, по восемнадцать часов в день.

— И что же ты делаешь?

— Пишу одну вещицу — она потрясет мир. Пойдем, расскажу.

Марджори ощущала себя детективом, пытающимся найти разгадку непонятного убийства, как в кино. Возле кровати было два ночных столика, на них стояли пепельницы, полные окурков: их давно не вытряхивали. В той, что стояла на столике у окна, окурки были красными от губной помады, в другой пепельнице они были как обычно белыми.