Приворотное зелье

Оглавление

Но если это театр, в котором превыше всего ставится дело, в котором главенствует дух поиска, товарищеского сопереживания и взаимовыручки, то у молодого актера хорошие перспективы.

Это вовсе не значит, что все коллеги, забывая себя, будут содействовать ему в его продвижении, что он будет постоянно ощущать душевный комфорт. Нет, на это рассчитывать нельзя в любом коллективе. Творческие отношения — область сложнейшая и болезненная. Тут сталкиваются обнаженные интересы. И если у человека нет выдержки, терпения, такта столкновения эти бывают непримиримыми. Такова театральная жизнь. Тут ни убавить ни прибавить. К этому надо быть готовым.

Мне повезло. Я пришел в театр, в котором уже состоялся мой дебют, и я имел возможность убедиться в доброжелательности и дружественности вахтанговцев. Трудны первые шаги, но меня поддерживали, направляли, со мной делились секретами мастерства.

Актер Липский как-то сказал:

— Миша, что бы вам там ни говорили, ни советовали, знайте: самое главное для актера — это хорошо знать текст.

Помню, секрет этот меня очень рассмешил. Однако с годами я понял: да, это одно из важнейших условий успешной работы актера.

Так повелось с самого начала: вахтанговцы жили как одна многодетная семья. Все они были молодыми, по сути ровесниками, на творческий путь их наставил один отец. Они проживали в «отчем доме» на равных. Это позже началось расслоение на старых и молодых, именитых и неименитых.

При всех своих возвышенных чертах — легкости, духовной утонченности, театр не забывал о хлебе насущном для своих питомцев. Это уже из историй забавных: долгие годы с чьей-то легкой руки он прозывался «театром хватангов», поскольку обладал недюжинной хозяйственной хваткой. Талантом добытчиков отличались, в основном, Миронов, Куза, Русланов и Глазунов. Для них практически не существовало ничего невозможного, они были вхожи в любые кабинеты, они обладали огромной пробивной силой.

У театра был свой Дом отдыха, в Плескове, под Москвой. Появился он почти одновременно с театром, и там витал тот же дух равенства и братства, влюбленности в свое дело и друг в друга. Был дом, в котором вахтанговцы получили квартиры. Не квартиры, чаще комнаты, но тогда такое решение жилищной проблемы считалось нормальным. В тридцатых годах был построен кооперативный дом. Театр владел даже собственной яхтой!

Вот из-за всех этих благ вахтанговцев и дразнили «хватанговцами».

Вахтанговцы любили работать, но не упускали случая и хорошо погулять, посидеть за дружеским застольем, повеселиться от души. Кому-то, может, трудно в это поверить, но М. Ф. Астангов мог «привязать коньки», как он выражался, и пуститься в разгул. Он обожал шумные сборища, любил цыганское пение под гитару, пел сам.

Был у нас мастер по «капустникам» В. Г. Шлезингер. Остро наблюдательный, с замечательным чувством юмора, он выдавал просто снайперские тексты о нашем внтуритеатральном быте, о коллегах. Представления, которые он зачастую сам и ставил, сопровождались нескончаемыми взрывами хохота.

В анналы вошла случившаяся в эвакуации история, героями которой были уже тогда именитые Р. Н. Симонов, Захава, Охлопков, Дикий и Абрикосов.

Мужики в расцвете сил, они были большие любители покутить. А во время войны, известно, водка стоила безумных денег, помимо того что ее невозможно было достать.

Их лучшим другом в связи с этим был директор ликеро-водочного завода.

Как-то, влекомые жаждой, направились они к своему живительному источнику. Измочаленный их визитами, лучший друг вскричал: «Все, ребята, больше не могу!»

«Ребята» начали уламывать его всяческими способами: читать стихи, разыгрывать трагедию, взывать к его совести и чувству сострадания.

Наконец допекли беднягу. «Черт с вами, — махнул он рукой. — Но у меня только четвертинки. Дам столько, сколько влезет одному из вас в карман».

А на Охлопкове — он высокий, представительный — была роскошная, прямо-таки шаляпинская шуба. Он распахнул ее, разрезал подкладку, сделав необъятный карман, и туда вошел чуть ли не ящик четвертинок. Друзья-товарищи подхватили его под руки и с большим почтением и осторожностью повели восвояси.

Кто с ними работал, рассказывал: бывало, вся братия до пяти утра гудит. Но на следующий день, в одиннадцать часов, побритые, пахнущие мужским одеколоном, они появлялись в театре, и, глядя на них, трудно было поверить, что они всю ночь гусарили. И упаси боже кому-нибудь прийти на репетицию «под мухой» — они этого не потерпели бы.

У вахтанговцев существовал неписаный кодекс правил поведения, которого все неукоснительно придерживались.

Главное — дело. Это свято. Но какие бы ни были твои заслуги перед театром — самовосхваление, фанфаронство, задирание носа решительно пресекались. А потому никому в голову не приходило козырять, как это бывает в других театрах, своим званием, мол, я народный артист, а ты всего лишь заслуженный или вовсе «никакой».

Не приняты была в нашей среде чрезмерная восторженность, славословие, лесть. Может, потому любая похвала ценилась высоко.

В самом начале моей работы в театре режиссер радио Марина Александровна Турчинович записала в моем исполнении отрывок из романа «Молодая гвардия» Фадеева — «Руки матери». На следующий после эфира день ко мне подошел М. Ф. Астангов и, обратившись по имени-отчеству, сказал: «Слушал, как вы читали „Руки матери“. Прилично. Прилично. Я вас поздравляю».

Для меня это было дороже хвалебной рецензии.

Эти правила и традиции помогали нам работать. Но надо признать, что наряду с ними были традиции, нарушение которых шло порой на благо театру.