Нерв(Смерть на ипподроме)

Оглавление

Я слушал вполуха, неотвязно погруженный в свое несчастье, и Корин говорил уже довольно долго, когда я обратил на него внимание. Ему приходилось говорить полуправду, потому что полная правда очень скоро лишила бы его тренерской лицензии. На практике он вовсе не испытывал угрызений совести, когда давал своим жокеям приказ, чтобы они стартовали последними и такими же оставались до финиша, и я получал злорадное удовольствие, наблюдая, как он в теории отстаивает правду, будто все ангелы на его стороне.

– Жокеи, которые работают с лошадьми из моей конюшни, всегда делают все возможное и невозможное, чтобы победить, – лгал он, не моргнув глазом.

– Но вы, естественно, не настаиваете, чтобы жокей гнал ее до последней минуты, если у нее нет никакого шанса? – рассудительно спросил Морис.

– Надо делать все, что необходимо, да, – утверждал Корин. – Я терпеть не могу жокеев, которые сразу же сдаются, поняв, что проигрывают. Недавно я отказался от услуг одного жокея, который не боролся до конца. Он мог бы прийти третьим, если бы серьезно относился к делу. – Голос Корина гудел ханжески и раздраженно, и я подумал о Тик-Токе, которому пришлось давать объяснения распорядителям из-за того, что он слишком добросовестно выполнял приказы Келлара. А теперь он вынужден доказывать другим тренерам, что ему можно доверять. Я вспомнил Арта, к которому Корин придирался, спорил и довел до самоубийства. И активная неприязнь, какую я всегда испытывал к Корину, в углу прокуренного паба переросла в ненависть.

– Победа всегда в руках жокея, – рассуждал Корин.

– Продолжите свою мысль, – поощрительно сказал Морис и наклонился вперед. Свет откуда-то из студии высветил его глаза и моментально замерцал, когда он подвинулся. Корин заговорил:

– Вы можете работать, как раб, целыми неделями, готовя лошадь к скачкам, и потом из-за одной глупой ошибки жокея весь ваш труд пойдет насмарку.

– В таком случае гандикап лучше всего, – перебил его Морис, рассмеявшись. И вся публика в пабе тоже засмеялась.

– Наверное, – согласился Корин в замешательстве.

– Если вы подходите с такой точки зрения, то да, – продолжал Морис, – но в гандикапе жокей всегда найдет оправдание, если он не сумел выжать из лошади все, на что она способна. Хотя вы как тренер видите, например, ошибку или что-то более серьезное, допустим, нерешительность в критический момент…

– Вы имеете в виду, что у него поджилки затряслись? – прямо поставил вопрос Корин. – Должен вам сказать, что у жокея в гандикапе это так же явно видно, как и у любого другого. И это каждый должен учитывать. Вот такой случай… – Корин заколебался, но Морис не остановил его, и он продолжал уже смелее: – Вот такой случай, когда некий жокей всегда тащится в хвосте. Он боится упасть, понимаете. И не говорите мне, что он тянется в хвосте, потому что именно эти лошади стали хуже, чем были всегда. Конечно же, лошади такие, какие есть. Тут все дело в жокее, который катится вниз.

Я почувствовал, как кровь бросилась мне в голову и начала пульсировать в локтях, упертых в стол, и бить в пальцы.

Невыносимо.

Голоса неумолимо продолжали.

Морис спросил:

– А ваша точка зрения, мистер Дженкинсон?

И специалист в гандикапе, страшно смутившись, пробормотал:

– Конечно… мм… в определенных обстоятельствах человек может… мм… заметить, что результат случайный.

– Случайный! – воскликнул Корин. – Я могу перечислить почти тридцать скачек с такими результатами. По-вашему, они все случайные?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – запротестовал Дженкинсон.

– Что вы обычно делаете в таких случаях? – спросил Морис.

– Я… в таких… мм… обычно… трудно судить, они не так явны… Я могу проконсультироваться… мм… с другими, прежде чем принять решение. Но дело в том, что это не такой предмет, который я мог бы обсуждать здесь.

– А где? – настаивал Морис. – Мы все знаем этого бедного парня, который три недели назад получил сотрясение мозга и с тех пор… мм… работает… неэффективно. Сомневаюсь, что вы не принимаете в расчет такую возможность, когда организуете гандикапы.

Пока камера была направлена на Дженкинсона, который в замешательстве медлил с ответом, раздался голос Корина:

– Мне интересно знать, как вы решаете? Одна из этих лошадей была моя, понимаете? Это было ужасающее зрелище. Финн больше никогда не будет работать для меня, и если ни для кого другого тоже, то я не удивлюсь.

Дженкинсон встревожено сказал:

– Не думаю, что нам надо называть имена. Морис быстро подхватил:

– Да, да, я согласен. Лучше не называть. – Но имя уже было названо.

– Хорошо, благодарю вас обоих за то, что вы уделили время и пришли на нашу встречу. С сожалением должен сказать, что наша передача подходит к концу. – Он точно рассчитал минуты для сплетен и своих заключительных фраз. Но я больше не слушал. Он и Корин поделили добычу на руинах моей краткой карьеры. Понаблюдав за ними на маленьком светящемся экране, я почувствовал ослепляющую головную боль.

В переполненном пабе снова начался гул голосов. Я поднялся, испытывая удушье, и стал, слегка пошатываясь, пробираться к дверям. Группа энтузиастов скачек допивала свое пиво, и, когда я проходил мимо, услышал обрывки разговора.

– По-моему, парня стукнули слишком сильно, – сказал один.

– Еще мало, – не согласился другой, – я в четверг потерял из-за Финна фунт стерлингов. Он заслуживает все, что получил, засранец…

Я, спотыкаясь, вышел на улицу, хватая ртом холодный воздух и стараясь изо всех сил стоять прямо. Мне хотелось сесть на тротуар и заплакать, обняв водосточную трубу. Совсем нетрудное занятие. Я медленно пошел в темную пустую квартиру, не зажигая свет и не раздеваясь, лег в постель.