Фаворит

Оглавление

Было слишком поздно отказываться. Палиндром был фаворит, на которого уже сделаны ставки, и он был в отличной форме – ни хромоты, ни кровотечения из носу, ни одного весомого предлога, для того чтобы в последнюю минуту можно было снять его со скачки. А если б я сам внезапно заболел и не смог скакать, мне бы тут же нашли замену. Я не мог послать другого человека в своем камзоле, чтобы он пережил падение, предназначенное мне.

Если бы я просто так, без всяких объяснений, отказался дать Палиндрома для участия в скачках, у меня были бы отняты жокейские права и я никогда больше не был бы допущен на ипподром.

Если бы я сказал распорядителям, что кто-то хочет с помощью проволоки подстроить падение Палиндрома, они, может быть, послали бы служащего на скаковую дорожку осмотреть препятствия, но он не нашел бы там ничего. Я был убежден, что если проволока будет натянута, то это произойдет в последний момент, как и в случае с Биллом.

Если я буду участвовать в скачке, но стану держать Палиндрома и не полезу вперед, проволоку могут не натянуть вообще. Но у меня упало сердце, когда я поглядел на лица уже скакавших сегодня жокеев, надо было видеть, в каком состоянии они вернулись с предыдущей скачки. Лица, камзолы. – все было заляпано грязью так, что невозможно было различить их цвета даже в двух шагах. Мои собственные цвета – кофейный и кремовый – были бы и вовсе неразличимы. Человек, ждавший с проволокой в руках, не смог бы с уверенностью сказать, какая лошадь идет первой, но он, несомненно, ждал бы меня и действовал соответственно.

Я взглянул на других жокеев в паддоке, неохотно снимавших плащи и садившихся на лошадей. Их было около десятка. Это были люди, которые многому меня научили и считали меня своим человеком, люди, общением и дружбой с которыми я наслаждался не меньше, чем самой скачкой. Если бы я подставил кого-нибудь из них под удар вместо себя, я больше не смог бы смотреть людям в глаза.

Ничто не могло мне помочь. Придется скакать на Палиндроме впереди всех и надеяться на лучшее. Я вспомнил слова Кэт: «Если предстоит что-нибудь действительно серьезное, плевать на опасность».

Плевать на опасность! В конце концов, я могу упасть в любой день и без всякой проволоки. Если я упаду сегодня с ее помощью – плохо дело. Но помочь ничем нельзя. И ведь я мог ошибиться: никто ее не видел, эту проволоку.

– Что с тобой? – спросил Пит. – Привидение померещилось?

– Ничего, все в порядке, – ответил я, снимая пиджак. Палиндром стоял рядом, и я похлопал его по спине, любуясь его великолепной, умной мордой. Теперь меня больше всего тревожил Палиндром – пусть хотя бы для него эти десять минут не окажутся последними.

Я вскочил в седло и, посмотрев на Пита сверху, сказал:

– Если... если Палиндром упадет во время этой скачки, пожалуйста, позвони инспектору Лоджу в Мейденхедский полицейский участок и расскажи.

– Какого черта?.. – начал Пит.

– Обещай мне, – сказал я.

– Ладно. Но я не могу понять... Ты же сам можешь сказать ему, если хочешь! Ничего с тобой не случится.

– Может быть, и нет, – согласился я.

– Я тебя встречу на почетном кругу для победителей, – сказал он и похлопал Палиндрома по крупу, когда мы тронулись.

Дождь хлестал нам в лицо, когда мы выстраивались на старте перед трибунами. Нам предстояло сделать два круга. Старт был дан, и мы полетели.

Две или три лошади взяли первый барьер раньше меня, но после этого я пустил Палиндрома вперед и повел скачку. Он был в отличной форме и прыгал с изящной плавностью стиплера высшего класса. В любой другой день я, чувствуя под собой это мощное и легкое тело, испытывал бы наслаждение, которое трудно выразить словами. Теперь же я почти ничего не замечал.

Вспоминая падение Билла, я все ждал, что вот мелькнет человек за забором, разворачивая проволоку, поднимая ее, прикрепляя... Тогда я намеревался послать Палиндрома в прыжок раньше, чтобы он не налетел на проволоку на взлете, а навалился грудью, когда на исходе прыжка уже минует высоту, на которой она натянута. Тогда, я надеялся, он сможет своей тяжестью порвать или стянуть проволоку вниз и приземлиться на ноги, а если и не удержится на ногах, это не будет сокрушительным падением, как случилось о Адмиралом. Но легче планировать действие, чем выполнить его, и я сомневался, смогу ли я заставить такого прирожденного прыгуна, как Палиндром, сбиться с темпа и подняться в воздух хоть на долю секунды раньше времени.

Мы закончили первый круг без происшествий, хлюпая по мокрому полю. Оставалось пройти еще примерно милю, когда уже на противоположной прямой я услышал за собой удары копыт. И я обернулся. Большинство всадников шло плотной группой далеко позади, по двое нагоняли меня с большим упорством, и теперь они почти поравнялись с Палиндромом.

Я подбодрил его, и он отозвался немедленно, так что мы легко оторвались от преследователей примерно на пять корпусов.

Никто не перешел дорожку за препятствием.

Я не видел никакой проволоки.

И все-таки Палиндром задел ее.

Если б не эти двое, нагонявшие нас, я не стал бы подбадривать Палиндрома. Я почувствовал, как что-то рывком ударило по ногам Палиндрома, когда мы поднялись над последним барьером на противоположной прямой, и я вылетел из седла, как пуля. Пока я катился по земле, другие лошади взяли препятствие. Они, конечно, не налетели бы на человека, лежащего на земле, если б могли избежать этого, но в данном случае, как мне потом рассказывали, они должны были обогнуть Палиндрома, пытавшегося подняться на ноги, и я оказался на пути.