Нобелевская премия

Оглавление

Телефонный звонок необходим для того, чтобы обеспечить лауреату фору перед средствами массовой информации, дать ему время привыкнуть к мысли, что отныне он принадлежит Олимпу, и время продумать подходящие ответы на вопросы, которые затем последуют. Телефонный звонок даёт понять, что премия в первую очередь касается лауреата, а всё остальное – материалы в прессе, волнения, разочарования и нападки – лишь побочные эффекты, атмосферные помехи, так сказать. Однако телефонный звонок служит не для того, чтобы заручиться согласием избранника. Не играет роли, согласен лауреат, что его назвали таковым, или нет. Можно и отказаться от Нобелевской премии. Некоторые это делали, Жан-Поль Сартр, например, по причинам, которые вызвали бурные дискуссии; в принципе, отказ от Нобелевской премии принёс ему больше славы, чем могло бы принести её получение. Но и те, кто от неё отказался, всё равно входят в анналы, как её лауреаты. Уйти от Нобелевской премии нельзя.

Некоторых звонок из Стокгольма заставал врасплох. Иногда просто потому, что был ошибочным. До сих пор рассказывают историю Нобелевской премии по химии за 1979 год. Её присудили нью-йоркцу по имени Герберт С. Браун, номер которого Нобелевский комитет узнавал через телефонное справочное бюро – и получил номер его тёзки, врача, который хоть и почувствовал себя весьма польщённым, но объяснил, что вряд ли имеется в виду он. Другая история произошла, когда Ганс-Улоф уже несколько лет работал в институте, и произошла тоже в области химии, в которой, судя по всему, встречаются особенные трудности с выяснением номера телефона. В 1992 году после тщетных попыток дозвониться до свежеизбранного лауреата Рудольфа Маркуса позвонили его коллеге в надежде, что тот знает, где находится победитель. Но тот, химик по имени Гарри Б. Грей, сам рассматривал себя, как возможного кандидата, и вопрос председателя комитета чуть не довёл бедного учёного до инфаркта.

Ну, на сей раз хотя бы этого не случится, мрачно думал Ганс-Улоф. София Эрнандес Круз находится в своей лаборатории в Швейцарии, где часы показывают то же время, что и в Стокгольме, и она гарантированно уже давно сидит у телефона.

Направляясь с несколькими коллегами в примыкающий к залу кабинет, чтобы позвонить оттуда, Тунель отвёл Ганса-Улофа в сторонку и, держа его за локоть, вполголоса сказал:

– Всё это меня крайне тревожит. Я очень надеюсь, что сегодняшний результат мы получили всё-таки не в итоге подкупа.

Ганс-Улоф сглотнул.

– В моём случае уж точно нет, – ответил он с тошнотворным сознанием лжи.

Тунель проницательно посмотрел на него, хлопнул его по плечу и воскликнул с несколько вымученной улыбкой:

– Я знаю, Ганс-Улоф. Я это знаю.

И с этими словами удалился.

Минуты непосредственно после голосования, когда жаркие дебаты уже позади и решение принято, окончательно и бесповоротно, обычно бывают окрашены весёлым, а то и озорным настроением. В последние годы зал собрания оборудовали громкоговорящим устройством, по которому можно было слышать телефонный разговор с лауреатом. И сопереживать тот счастливый момент, когда заслуженный учёный узнаёт, что отмечен самой высокой наградой, какая только бывает в научной жизни. В этом было что-то глубоко волнующее. «Лучше, чем Рождество», – сказал кто-то.

Но сегодня было иначе. Или ему только так казалось? Он посмотрел вокруг и увидел злобные, недовольные лица, мрачные взгляды, плотно сжатые губы, безразличие к происходящему. Некоторые поглядывали на часы, как будто на сегодня у них были намечены более важные дела.

Долго шли гудки, потом трубку с грохотом сняли. Молодой мужской голос ответил на швейцарском немецком, в котором Ганс-Улоф почти не находил сходства с тем немецким, что он учил в школе:

– Лаборатория «Рютлифарм», отделение С, меня зовут Бернд Хагеманн, чем я могу быть вам полезен?

Голос председателя комитета. Его английский не уступал языку диктора Би-би-си.

– Добрый день, меня зовут Ингмар Тунель. Я хотел бы поговорить с госпожой Эрнандес Круз.

– Минутку, я соединяю, – ответил мужчина, тоже перейдя на английский, но опять же в швейцарском варианте. Прозвучали несколько синтетических тактов фортепьянного концерта, и снова послышался его голос: – Мне очень жаль, но у госпожи профессора сейчас совещание. Ей что-нибудь передать или вы перезвоните?

Это всё же вызвало в зале оживление и смех. Самообладание Тунеля было непоколебимо.

– Я думаю, – сказал он с царственным спокойствием, – всё-таки будет уместно, если вы соедините меня с ней.

– Но это очень важное совещание, – настаивал молодой человек.

– Охотно верю, – произнёс Тунель. Те, кто его хорошо знал, могли расслышать в его интонациях, насколько эта ситуация его развлекает. – Но это тоже очень важный звонок.

– Хм-м, – колебался швейцарец. – И что я ей должен сказать?

– Скажите ей, что это Стокгольм.

– Стокгольм. – Было слышно, как шуршат бумаги. Видимо, мужчина лихорадочно просматривал какие-то списки. – И, эм-м, кто именно из Стокгольма?

– Нобелевский комитет, – с наслаждением произнёс Тунель.

Молодой человек поперхнулся, стал хватать ртом воздух, потом снова включился фортепьянный концерт и играл довольно долго, прежде чем оборваться.

– Эрнандес Круз. – Низкий женский голос, излучавший спокойствие, в которое трудно было поверить. Ганс-Улоф, только сейчас осознав, в каком напряжении он был всё это время, почувствовал, как плечи его разом обмякли от одного только звучания этого голоса. Лица вокруг него разгладились, сжатые рты расслабились в улыбке.