Лучшие страхи года

Оглавление

— Сей момент убери свою вонь вонючую прочь из моего сада! — закричала пылетуха.

Гриннан поклонился, будто та поприветствовала его разлюбезнейшим образом.

— Не желает ли мадам к нам присоединиться? Этого чудеснейшего буй-и-беса и ей хватит вдосталь!

— Вот еще, и прикоснуться-то не подумаю к этакой гадости. Что за дрянь чужеземная…

Даже я слышал в ее голосе жадность, но старуха тут-же постаралась заткнуться.

Тотчас у нее под носом Гриннан начерпал целую миску желтой, плещущей через край похлебки, полной лакомых кусочков. Очень скромно — скромником-то он умел быть при надобности, хоть и большой человек, — миску ей протянул. Ведьма отпрянула, но он водрузил похлебку на столик маленький, стоявший у двери. На тот самый, о который я со всего маху приложился по своей неловкости, когда от старухи сбегал. Так сильно, что до сих пор при одной мысли об этом синяки на ребрах чувствую. Помню, пнул я его, из двери выбираясь, и отшвырнул прочь, думая, что самой пылетухе ножку подставляю. Но вместо того Киртель об него споткнулась, а тетка вышла, за ноги ее вздернула и вослед мне взревела, а столик с дороги отпихнула ногой, и побежала, Киртель у нее в кулаке, как черепашка, барахталась, а ведьма снова столик со всей силы пнула, и…

«Бамс!» — хлопнула дверь домишки.

Гриннан, ко мне повернувшись, тихонько посмеивался:

— Она наша. Как только кто-то твоего кушанья отведает, Ганни, смело можешь его яства есть. Будет тебе сегодня вечером рыба и луковый пирог!

— Тьфу!

— Ах, мы ревнуем? Не нравится тебе, что старый Гриннан хлебает из чужих горшков, а?

— Вовсе нет! — Я свирепо уставился на него в ответ на его ухмылку. — Уродина она, вот и все. Старая такая. Я не знаю, как ты даже подумать мог…

— Ну, я и сам не ландыш душистый, золотце мое, — ответил он. — И благодарен любому цветку, дающему себя сорвать.

Не настолько стар я был и не в таком отчаянии, чтобы посмеяться над этой шуткой. Вместо этого я толкнул к Гриннану его миску с похлебкой.

— Ах, буй-и-бес, — сказал он сквозь пар. — Пища богов и соблазнителей.

* * *

Когда пылетуха пустила нас внутрь, я сразу в угол глянул: клетка тут как тут! Чиненная в нескольких местах свежими ивовыми прутьями, но точно того же узора. Сейчас в ней сидел зверек, но какой — в таком тусклом свете углядеть было трудно. Очень тощая кошка или хорек, быть может… Бродил вдоль прутьев туда-сюда и поглядывал на нас маленькими блескучими глазками, а пах так, будто мочу в мех втирали заместо помады. От меня никогда не воняло так, когда я сам живал в этой клетке. Я-то хорошо ел, помню. И жирел. Оставались объедки — ведьма собирала их в чашечку с блюдечком, — но я все равно стал слишком толстым.

Вот, и когда Киртель выпустила меня, я кое-как заковылял прочь. Лишь только глиняный домик скрылся из виду, я сразу остановился и просто стоял столбом посреди леса, не в силах отдышаться, чтобы дальше двинуться, ведь столько недель в клетке бил баклуши.

Вот почему, когда Гриннан впервой увидел меня, он сказал: «Что за пышка сдобная? Что за пирожок сладкий? Где ты отрастил такие круглые щечки?» И тут же набросился на меня, как на жареную баранью ногу голодный. Много-много дней прошло, прежде чем он попользовался мной отощавшим, и тощим я впредь и оставался.

А сейчас он пылетуху обрабатывал.

— Боже, сколько трав! Должно быть, хозяйка — очень сведущая женщина! А сколько у нее горшков, Ганзель! Горшки на любой случай!

Верно-верно, чуть не сказал я, и на случай, чтобы голову испечь, помнишь?

— Да, мадам здесь с удобством устроилась! — Он огляделся с таким видом, будто вместо вонючей лачуги с ведьмой посередке попал в зачарованный дворец. — Я немного запамятовал — вы говорили, имя ваше…

— Не говорила я. Мое имя не для таких, как ты!

Она так поджала губы, что рот исчез средь морщин, и принялась бродить туда-сюда, стучать горшками да сковородками и бросать на него колючие взгляды, но я такое уже видал. Мы ж все равно тут внутри, правда ведь? Уже кое-что!

— О, игра в угадайку! — восхищенно воскликнул Гриннан. — У вас, должно быть, чудное имя, исполненное силы. Я уверен. Бридда, быть может, или Герт. Или что-то огненное и страстное, как Роззавита, а?

Он еще чуток пытался играть с ней. На крайний случай у него настой был. Этот настой на мне сработал, когда не сработало ничто другое, когда я готов был сбежать куда-нибудь в городскую чащобу, где смог бы скрыться: вроде того места, где фермерша, брови нахмурив, прогнала Гриннана метлой. Настой успокаивал и клонил в сон, он заставил поддаться на уговоры старого пройдохи, а на следующий день прогнал мысли, от которых голова болела с тех пор, как я покорился ласкам и вздохам Гриннана.

* * *

— Как твой это обычно проделывает? — злобно спросил рыжеволосый Гнусов пацаненок. — Я слышал, что он называет тебя Ганна, будто девчонку, будто ты жена ему. Он и берет тебя, как девчонку, лицом к лицу, с поцелуйчиками? А твои причиндалы он любит? Маленькие такие, что и не видно их, будто вовсе нет, так их стиснуло и прижало!

— Гриннан зовет меня Ганни, потому что Ганни и есть мое имя. Ганзель.

— Он зовет тебя девчоночьим именем из-за длинных светлых волос? — вторил ему черный мальчишка, мальчишка с черной кожей: от рождения черной, не от хвори.

И волосы эти они начали трепать и тянуть за них, а потом навалились, прижали меня и почикали все острым Гнусовым ножом. Когда Гриннан увидел, что со мной вышло, то побледнел, но я крепко уверен, что он пытался как-то договориться с Гнусом, чтобы обменять меня на рыжего (с кожей, как молоко, как молоко с конопушками, сказал он). Так что единственное, что изменилось, — он не приходил ко мне несколько ночей, пока волосы не отросли, пока от меня не перестало нести унижением.