|
Оценить:
|
Три красных квадрата на черном фоне
2
— Давай, вешай, — бросает он мне.
Я вешаю картину и оглядываю зал «панорамным» взглядом. Все на месте. Черные висят в ряд, выровненные по верхнему краю. А желтая — на «обратной» стене — таким образом, что ее можно заметить, только выходя из зала. Как бы отдельно, но при этом вместе со всеми. И ровно. Мне даже не нужно проверять уровнем.
Разряженная в пух и прах Кост вся трепещет в своем вечернем платье.
— Молодцы, ребята, вы заслужили по глотку шампанского. Только идите сначала переоденьтесь.
Понятно. Мы со своими молотками и комбинезонами создаем беспорядок в зале. Жан-Ив разглядывает желтую картину, уткнувшись в нее чуть ли не носом.
— Да, тут есть проблемка…
— Мы уже заметили.
— Да нет, я про другое… Не знаю… Смесь масла и акриловых красок… Это ненадолго… И что-то тут на шпиле не то, не знаю даже…
— А что, разве нельзя писать чем хочешь?
Первые гости медленно заполняют зал.
— А название у нее есть? — спрашивает меня Жан-Ив.
— Понятия не имею.
— Странно…
Жестко улыбаясь, Кост просит нас выйти. Мы подчиняемся.
Через десять минут Жан-Ив, Жак и я, чистые и свежие, встречаемся у стойки, где Лилиан увлеченно раздает журналистам каталоги. На обложке белым по черному написано: «Этьен Моран. Ретроспективная выставка». Официант предлагает нам бокалы. Я отказываюсь.
— Почему ты никогда не пьешь? — спрашивает Жак.
В холле стоит привычный для таких сборищ гвалт. Люди толпятся вокруг огромной скульптуры напротив входа.
— Я не люблю шампанское.
Это неправда. Я его обожаю. Но после восемнадцати часов я должен быть трезвым как стеклышко. Вечер будет долгим. Не здесь — поблизости. В нескольких сотнях метров отсюда. Но это слишком долго объяснять.
Жан-Ив поднимает нос от каталога.
— Желтая картина называется «Опыт № 30». Это последняя работа Морана.
— Почему последняя?
— Он вскоре умер от рака. И нет больше ни одной работы с таким названием: «Опыт». Странно: всю жизнь писать черным, а напоследок выдать желтую.
— Ну, это все непостижимые тайны творчества, — говорю я. — Поди узнай, что творится в голове у художника. Тем более если он знал о своем раке. Это ведь не помешало ему наделать статуй автогеном. Почему бы тогда не желтая картина…
Но Жан-Ив прав. Картина странная. И что меня интригует больше, чем цвет, так это рисунок. Вся остальная продукция Морана — чистая абстракция, и только этот церковный шпиль — такая точность… У меня такое впечатление, будто я уже видел такое взаимное влияние цвета и объекта изображения. Странно, можно подумать, что художник пожелал завершить свою творческую карьеру, опровергнув все то, что было им создано до сих пор, — одним мазком… мазком жизни… Однако мне некогда на этом зацикливаться. Время, время…
— Ты не останешься? — спрашивает Жак.
— Не могу.
— Ты никогда не остаешься. После шести ты всегда удираешь как заяц! Только тебя и видели! Расскажешь как-нибудь, чем это ты занимаешься после шести? Ты что, влюбился?
— Нет.
— Тогда что?
Просто у меня начинается настоящая жизнь, вот и всё. Моя жизнь не здесь. Она начинается после шести вечера и заканчивается поздно ночью.
Я забираю пальто и прощаюсь со всеми сразу. Вообще-то на вернисажах я всегда скучаю. Лилиан просит зайти меня завтра — заполнить ведомость и заглянуть в кассу. Ну что ж, воздушный поцелуй всей команде и низкий поклон современному искусству. Теперь можно заняться и другим искусством, моим собственным.
Господин Перес, консьерж, выглядывает из своей каморки.
— Ну что, молодежь! Бежим проведать приятелей?
— Ага! До завтра! — как всегда отвечаю я, чтобы поскорее свернуть разговор.
Вот и всё…
Я выхожу из галереи и лечу в сторону улицы Фобур-Сент-Оноре. Дни становятся длиннее, фонари еще не зажглись. Да здравствует февраль, особенно его конец. Пропустив автобус, я перехожу на зеленый. Потом срезаю по авеню Ош, поднимаю воротник — зима все упрямится. На площади Терн цветочный рынок день ото дня становится все красивее. Устричники из соседней пивной выносят ведра с пустыми раковинами — все еще сезон. Сегодня у меня прекрасное настроение. И я сейчас им всем покажу.
Авеню Мак-Магон. Мне бешено сигналит «-Р-5». Я никогда не перехожу по заклепкам, ну и что?
Ну вот. Я пришел.
Прежде чем войти, я поднимаю голову, чтобы прочитать гигантскую вывеску храма. Моего храма.
...АКАДЕМИЯ ЗВЕЗДЫ
Взбежав по лестнице на третий этаж, я попадаю в залы. Делаю глубокий вдох, вытираю ладони о лацканы пальто и вхожу.
Свет, шум, запах, суета. Я — дома. Бенуа и Анджело издают приветственный клич, игроки на антресоли смотрят на меня сверху вниз, я машу им рукой, Рене, распорядитель, хлопает меня по спине, официантка Матильда подходит, чтобы забрать пальто. Все крутом играют, курят, веселятся. После нескольких часов сплошных гвоздей и крюков мне просто необходим этот всплеск жизни. Публика здесь совсем не та, что ходит на вернисажи. Здесь не думают ни о чем, здесь забывают даже об игре — здесь шумят, а могут и часами не проронить ни слова. Я же — наркоман, который становится самим собой лишь после первой дозы, принятой с наступлением темноты. Прибавьте к этому еще и порцию счастья. Неоновые лампы горят над всеми столами, кроме стола номер два. Он оставлен для меня. Я вижу, как со стула робко поднимается паренек и направляется ко мне. Не знаю почему, но он кажется мне пареньком, хотя он не моложе меня. Тридцатник, где-то так. Он едва успевает раскрыть рот, но я перебиваю его как можно учтивее:
