Утраченное сокровище

Оглавление

Почему я должна бояться оставаться с ним наедине? Что еще он может сделать моей семье?

Прислушиваясь к удаляющимся шагам Хелен, мужчина пристально смотрел на Энджи.

Какая наглость! Как он смеет смотреть мне в глаза и не испытывать при этом ни капли раскаяния?

Только когда Никос убедился, что Хелен оказалась вне пределов слышимости, он заговорил:

– Во-первых, хочу принести вам свои соболезнования в связи со смертью вашей сестры.

Его прямота поразила ее не меньше, чем его лицемерие. Холодность, с которой он произнес эти слова, превратила сочувствие в оскорбление.

Энджи резко вдохнула, и ее пронзила острая боль.

– Ваши соболезнования? – У нее пересохло во рту, и она с трудом могла говорить. – Когда в следующий раз соберетесь выразить кому-то соболезнования, попытайтесь сделать вид, что вам действительно жаль. В данной ситуации ваше сочувствие неуместно, вы так не считаете? По-моему, с вашей стороны было верхом наглости прийти сюда после того, что вы сделали! – Впервые в жизни Энджи разговаривала с кем-то на повышенных тонах, и ей пришлось опереться о стол.

Никос Кириакос нахмурился. Он явно не привык к тому, чтобы его критиковали.

– Смерть вашей сестры у меня на вилле стала большим несчастьем, но…

– Большим несчастьем? – Энджи, всегда предпочитавшая спокойное обсуждение бессмысленной агрессии, впервые кричала на собеседника. Перед ее внутренним взором предстало лицо сестры.

Сестры, которую я больше никогда не смогу обнять.

– Несчастьем? Вы пытаетесь таким образом оправдаться, мистер Кириакос? Успокоить свою совесть? Как вам только удается спать по ночам…

Его глаза загорелись опасным огнем.

– У меня нет с этим проблем. Моя совесть чиста.

Она оперлась обеими руками о стол, чтобы не ударить его.

– Моя сестра упала с балкона вашей виллы, а вы тут стоите и говорите мне, что ваша совесть чиста?

Его рот сжался в тонкую линию.

– Вскрытие показало, что это был несчастный случай.

Бесстрастное изложение фактов разозлило Энджи еще сильнее. Она даже не подозревала, что способна испытывать подобную ярость. Возможно, из-за того, что до сих пор у нее не было возможности выразить свои чувства. Работа в музее, чтение лекций в университете и забота о матери отнимали у Энджи слишком много времени. Только по ночам она могла отдохнуть от этого и немного подумать, поплакать в подушку о своей маленькой сестренке…

Человеке, которого я любила больше всех на свете.

У Энджи на глаза навернулись слезы, и она часто заморгала, чтобы прогнать их.

– Несчастный случай. Конечно! Чем еще это могло быть? – Она не могла удержаться от сарказма. – Вы очень влиятельный человек, не так ли, мистер Кириакос?

Он напрягся.

– Не знаю, на что вы намекаете, мисс Литтлвуд, но должен вас предупредить, чтобы вы были поосторожнее.

Хотя он не повышал голос, что-то в его тоне заставило ее содрогнуться. Энджи вспомнила статью, в которой Никос Кириакос был изображен холодным и безжалостным дельцом. Теперь она поняла, почему автор статьи пришел к подобному заключению. Его ледяное спокойствие разительно контрастировало с ее безудержной яростью. Внезапно Энджи почувствовала огромное желание стереть с его красивого лица выражение превосходства.

– Доктор Литтлвуд, – поправила она, гордо вскинув подбородок. Подобным тоном она обычно разговаривала с заносчивыми студентами. – Вам меня не запугать, мистер Кириакос.

– Ну разумеется, доктор. Доктор Анджелина Литтлвуд, я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вас запугивать. – Слабая улыбка на его губах говорила, что если бы он захотел, ему не составило бы никакого труда это сделать.

– Сделайте одолжение, не называйте меня Анджелиной. – По ее мнению, это имя больше подходило красивой эффектной женщине, а не такому книжному червю, как она. – Я предпочитаю, чтобы меня называли Энджи.

Его суровый взгляд по-прежнему был прикован к ней.

– Я много знаю о вас. У вас диплом по классической археологии, степень доктора по археологии Средиземноморья; вы специализируетесь на произведениях гончарного искусства классической Греции. Довольно впечатляющая академическая характеристика для такой молодой особы, как вы. Скажите мне, доктор Литтлвуд, – произнес мужчина, сделав ударение на предпоследнем слове, – вы всегда прячетесь за своей степенью?

Потрясенная, Энджи еще сильнее вцепилась в стол.

– Только когда ко мне относятся пренебрежительно.

– Значит, вот как? – Он разглядывал ее белый пиджак, очки, огненно-рыжие волосы, собранные на затылке в аккуратный узел. – Вы совсем не похожи на свою сестру, не так ли?

Намеренно или нет, он воспользовался самым мощным оружием.

Энджи отвернулась, не желая, чтобы он заметил, какую боль причинили ей его слова. Она всегда знала, что является полной противоположностью Тиффани. Но это не могло порвать крепкую связь между ними. Даже когда у Тиффани начался переходный возраст, Энджи не перестала ее любить. Осознание того, что у них нет ничего общего, не смогло облегчить страданий, связанных с потерей сестры. Энджи постоянно терзало чувство вины за то, что она не пыталась повлиять на Тиффани, убедить ее изменить свое поведение. А постоянные «что, если бы», которыми изводила себя ее мать, только усиливали это чувство. Что, если бы Энджи не критиковала легкомысленное поведение Тиффани? Что, если бы Энджи меньше времени уделяла работе? Что, если бы она полетела в Грецию и присмотрела за Тиффани? Что, если бы она оказалась рядом с сестрой в ту злополучную ночь?