Запасной вариант

Оглавление

Возможно, отец находился в области проездом. Между делами забежал на почту, чтобы написать ей несколько слов. А может, он надолго или даже навсегда обосновался здесь, чтобы быть поближе к ней, Ирине, своей единственной дочери.

Впрочем, все это странно и непонятно. Уйти из дому в сорок первом году и вновь объявиться ровно через двадцать лет, двадцать лет молчания — такое не вдруг укладывалось в голове…

До этих писем в зеленых конвертах она и мысли не могла допустить о причастности отца к каким-то темным делам. Только прочитав второе письмо (еще более туманное, чем первое, тревожно-смутное), она подумала, что с ее отцом, которого она считала пропавшим без вести, а попросту говоря, погибшим на фронте, произошло что-то неладное, нехорошее. И еще она поняла из этого короткого письма, написанного характерным бисерным отцовским почерком, что он приехал «оттуда» и приехал не как Александр Христофорович Букреев, а под чужим именем.

Когда он уходил на фронт, ей едва исполнилось пять лет. Но она навсегда запомнила то июньское утро. Отец нагнулся, потом присел перед ней на корточки, поскрипывая ремнями новой портупеи. Он не плакал, как мать, он улыбался. Подняв ее на руки, сказал:

— До свидания, Ири. — И при этом смешно пошевелил черными усами. Он всегда так делал, когда уходил на работу. И всегда называл «Ири» — так, как она себя называла.

И вот теперь, через двадцать лет, в обоих письмах она прочла: «Моя дорогая Ири…»

Ирина подошла к шкафу, взглянула на себя в зеркало: лицо было бледным, под глазами тени. Открыв дверцу, она достала голубое платье. Любимое платье Игоря. Впрочем, и мужа тоже. К сожалению, ни тот, ни другой ей не могут сейчас помочь. Единственный человек, с кем бы она могла поделиться своей тревогой, была мать. Но мать с отчимом далеко от Ченска — в заграничной командировке, в Африке…

Торопливо переодевшись, Ирина вышла из дому. На малолюдной улице было тихо.

И от этой вечерней тишины, от мягкого света заходящего солнца у Ирины как-то сразу стало спокойнее на душе. Она вдруг решила, что все уладится, что человек, к которому она идет, непременно ей поможет, и она, наконец, сумеет выбраться из мучительного тупика, в котором неожиданно оказалась.

Человек этот был Арсений Павлович Рубцов, друг их семьи, знавший ее отца, как никто другой: вместе работал с ним, вместе воевал. Ирина позвонила ему сегодня утром, и он, как всегда, радостно и приветливо говорил с ней.

Арсений Павлович уже ждал ее в своем маленьком кабинете в фотоателье на Советской улице — он работал здесь заведующим и приемщиком одновременно. И как только Ирина появилась в дверях, приветливо улыбаясь, встал ей навстречу.

— А, Иришка! Здравствуй, здравствуй. А я уж думал, совсем забыла старика.

— Вы извините…

— Да ты садись, садись, — сниматься, что ли, пришла?

— Я к вам, Арсений Павлович, за советом…

Они сели друг против друга за круглый столик, накрытый тяжелым плюшем.

— Слушаю тебя, дочка.

— Не знаю, с чего и начать…

— Может, чайку сперва попьешь? Я мигом согрею.

— Нет, нет, спасибо.

Видя, что Ирина никак не может справиться с волнением, Рубцов пришел ей на помощь:

— У тебя муж-то тоже артист?

— Режиссер.

— О-о!.. А этот, чернявый? — лукаво подмигнул Арсений Павлович. — Ну тот, с которым ты в прошлое воскресенье на стадионе была?

Ирина вскинула на Рубцова смущенный взгляд, хотела что-то сказать, но промолчала.

— Н-да, — улыбнулся Рубцов. — Видать, неладно у тебя по сердечной части.

— Неладно, Арсений Павлович. Я ведь всю жизнь к театру тянулась, потому и замуж вышла… за режиссера. Глупо.

— Почему глупо? Современный, так сказать, брак по расчету. А любишь, стало быть, другого?

Не поднимая глаз, Ирина кивнула.

— А что он за человек? — спросил Рубцов. — Ты его хорошо знаешь?

— Мы с ним со школы вместе.

— Ты вот что, — ты меня с ним познакомь.

— Зачем?

— Одну глупость уж сделала, как бы в другую не вляпалась. Ведь теперь я тебе вместо отца.

— Арсений Павлович, я как раз насчет отца и пришла… Вы маме о его смерти рассказывали?

— Ну?

— А ведь он… жив!

— То есть как жив?! Я ж его, можно сказать, своими руками…

Но Ирина не дала ему закончить:

— Я получила два письма… от отца… Вот они. Прочтите.

Рубцов взял вчетверо сложенные листки, которые Ирина достала из сумки, и начал читать. По мере чтения лицо его отразило сначала жадное любопытство, потом недоумение, наконец гнев. У переносья собрались жесткие морщинки. Он невольно поднялся и так, уже стоя, дочитал до конца.

Бросив письма на стол, Рубцов достал из нагрудного кармана трубочку с валидолом, положил таблетку под язык. Потом растерянно сказал:

— Что ж это… Неужто Букреев здесь? Ты понимаешь, что это значит? Для него и для вас с матерью?

— Поэтому я и пришла к вам.

— Постой, постой… Может, это путаница какая?

— Нет. Я знаю почерк отца. Я сравнивала со старыми письмами… Значит, вы говорили неправду, когда рассказывали о его смерти?

— Есть правда, которую, Ириша, не говорят вслух, — сказал Рубцов после мрачного молчания. — Для меня твой отец умер. Было бы хорошо, если бы он умер и для вас с матерью. Эти письма — еще одна подлость, которую он сделал.

— Почему вы так говорите? А?.. Арсений Павлович, я хочу знать… знать все… Он мой отец, и я имею право знать правду о нем.

— Никогда больше не вспоминай о нем. Он перестал быть твоим отцом, потому что предал тебя, предал мать твою, всех нас.