Тень Ирода

Оглавление

Женщина замерла, словно боясь шевельнуться.

Затем вдруг резко подняла ноги, с силой отталкивая от себя Дронго. И, вскочив, бросилась к своей сумке, лежавшей на столе. Он с интересом следил за ней. Она схватила сумку, открыла ее и… не обнаружила там своего пистолета. И только после этого с ужасом посмотрела на Дронго.

— Тебе нужен пистолет? — спросил он, не меняя тона. — Он у меня, — наклонившись, достал оружие из-за дивана. — Пока ты была в ванной комнате, я его туда спрятал.

— Дурак! — истерически расхохоталась она. — Вы слышите, какой он дурак! — захлебывалась она. — У тебя нет ни единого шанса. Нас слушают. И все твои слова уже давно слышали десятки людей. Через секунду они будут здесь. Тебе не уйти живым. Отдай мне пистолет, он все равно тебе не понадобится.

— Сядь, — приказал Дронго, указывая пистолетом на кресло. — И прикройся чем-нибудь. Не стой передо мной голой, это неприлично. — Он бросил ей простыню.

Женщина сжала зубы, но не стала возражать. «Все равно у этого типа в запасе всего несколько минут, — подумала она. — Пусть покуражится». А сам Дронго, казалось, не понявший всей серьезности угрозы, спокойно смотрел на нее. И в его взгляде была насмешка, особенно беспокоившая «Светлову».

— Вы не сказали, как вас зовут, — напомнил Дронго, — это невежливо. Сидеть голой в квартире чужого мужчины и не говорить своего имени.

— Иди ты к черту! — посоветовала она. Потом наклонила голову. — Слушай, как ты меня расколол? Я думала, ты никогда не догадаешься.

— Это было действительно почти невозможно, — признался Дронго. — Я ведь видел, как звонил Агаев и договаривался со Светловой. А потом приехала ты. Эффект был абсолютный. Я просто недооценил оперативности ФСБ. Они успели убрать настоящую Светлову и прислать тебя вместо нее. Конечно, придумано было гениально, и я это признаю.

Она слушала его, не перебивая.

— Подозрения у меня возникли еще в Никитском переулке. Профессиональный офицер ФСБ, каким все-таки был, несмотря на всю свою молодость, Дима Виноградов, не мог не заметить своего коллегу даже в темноте. Он ведь успел заметить меня и запомнить мое лицо. Но тогда я списал все на нервозность обстановки и отсутствие освещения. Потом были события на ВДНХ. Уже тогда я понял, что нас выдали. Но кто? Сам Виноградов — не получается. Застрелившийся Гамза Агаев тоже не подходит. Я даже сначала подумал, что, может быть, передо мной разыграли комедию и Агаев не застрелился. Но потом понял, что все было настоящим. Да и боль на лице погибшего нельзя было сыграть.

И, наконец, мой визит в Санкт-Петербург, о котором знали два человека — ты и мой друг, которому я обычно звоню. И снова меня кто-то опередил. Но на тебя я думать не хотел, пока не увидел сотрудника милиции с пистолетом. Понимаешь, с пистолетом!

Она молчала, сохраняя презрительное выражение на лице. Дронго встал, взял ее сумку со стола и вытряхнул содержимое на пол.

— У тебя была блестящая легенда, но они забыли об одной детали. Даже не забыли, просто не учли, что мы будем все делать вместе так долго. У тебя не было в сумочке твоего удостоверения. Обычного удостоверения сотрудника ФСБ на право ношения оружия. Ты могла бы мне соврать сейчас и сказать, что оставила документы на работе. Но опять не получается. Ты приехала из МУРа, а чтобы войти туда, нужно было показать свой документ, в котором оговорено и право на ношение оружия. А у тебя в сумочке не было ни документов, ни паспорта. Тогда каким образом ты попала в здание МУРа? И, наконец, последний эксперимент.

Он помолчал, потом негромко спросил:

— Может, не стоит о нем говорить?

— Говори, — прорычала она.

— Я нарочно тебя поцеловал, — так же спокойно продолжал Дронго, — и нарочно пролил варенье тебе на брюки. Из меня действительно не получится никакого Дон Жуана. Я просто аналитик. И поэтому все рассчитал. Ты стащила брюки и, решив, что я тобой безумно увлечен, согласилась даже лечь со мной в постель. Но одну маленькую деталь ты забыла. Инна Светлова, настоящая Инна Светлова, всегда носила брюки из-за своего ранения в ногу. Рядом с коленом у тебя должен быть шрам. А его не было. Когда я так бережно ощупывал твои коленки, я не обнаружил шрама. Его просто не существовало.

— Негодяй! — бросилась она на него, забыв об оружии. Пока он унижал ее как профессионала, она еще терпела, но когда он стал оскорблять ее как женщину, она не выдержала. Напор был такой сильный, что он едва не выпустил из рук пистолет. Но силы были слишком неравными. Даже для очень хорошо подготовленной женщины-профессионала она не могла бороться с Дронго, вес которого превышал сто килограммов, а рост был метр восемьдесят семь. У нее просто не было шансов, и он, убрав оружие, связал ей руки за спиной простыней. После чего перенес ее снова в кресло.

— Подонок, мразь, сволочь! — кричала она изо всех сил, не понимая, почему ей на помощь не спешат коллеги. Дронго тем временем, достав вторую простыню, завязывал ей ноги. И только затем попросил:

— Не нужно так громко кричать, вы перепугаете всех соседей. А у них маленькие дети.

— Дурак! — кричала она. — Сейчас тебя арестуют и убьют!

— Не думаю, — усмехнулся Дронго. — Я ведь принял некоторые меры предосторожности. Я еще пока купаюсь для твоих друзей. Когда я пошел купаться, на всякий случай включил два скеллера, которые есть у меня дома. Нас теперь никто не слышит. Они слушают тишину, считая, что я все еще в ванной.

— Негодяй, — она, уже не выдержав, заплакала. К профессиональной обиде примешивалось и чисто женское унижение. Она сидела перед ним абсолютно голая, с завязанными руками и ногами, и беззвучно плакала, глотая соленые горькие слезы. Дело было даже не в ее провале. Дело было в том, как именно она провалилась, поверив в его поцелуи, в его объятия. Она купилась на самое интимное, самое сокровенное, что у нее было. Офицер ФСБ, она давно развелась со своим мужем и редко позволяла себе увлечься кем-нибудь из двуногих самцов. А этот Дронго ей действительно нравился — умный, талантливый, галантный, с чувством юмора. И все это он использовал против нее, обратив свои мужские достоинства в силу, а ее женское самолюбие — в слабость. Именно поэтому она и плакала, кусая губы от бешенства и неслыханного унижения.