Разговоры по душам

Оглавление

— Я тоже люблю тебя, querida… Пока?

— Пока…»

Мэтт выждал положенное время, как и обещал, а потом выпустил Бонуса. Пес настолько ошалел от счастья, что даже не сразу поверил в свое освобождение. Потом он немного побегал кругами и погавкал на солнце, а потом улегся практически под ногами у Мэтта, свесил язык набок и стал преданно разглядывать обожаемого хозяина. Обожаемый хозяин снял рубашку, поплевал на ладони и принялся рубить дрова.

Физическая работа прекрасно отвлекает от глупых и грешных мыслей, это всем известно. Дрова так и летели из-под сверкающего топора, и постепенно Мэтт изгнал из памяти хрупкую фигурку Триш Хатауэй, ее серые изумленные глаза и соблазнительные губы. Все, теперь только работа! Еще столько надо сделать…

Бонус вскинул здоровенную башку и зарычал. Мэтт немедленно остановился и огляделся по сторонам. Пес рычал крайне редко, а круг адресатов его рычания был очень узок. Пожалуй, можно было с уверенностью сказать, что…

Женский крик, исполненный ужаса. Очень знакомый крик. Мэтт похолодел, услышав его. Бонус с хриплым лаем рванул за угол, Мэтт помчался за ним. Мало того, что Триш уже кто-то испугал, так сейчас еще и этот черный придурок…

Одного взгляда хватило Мэтту Саймону, чтобы понять: Бонус уже не успеет ее испугать. Триш Хатауэй валялась на земле в очередном обмороке, а Бонус остервенело ругался на виновницу этого самого обморока. Виновница обиженно взревывала и пятилась толстой задницей к калитке. Так бы эту задницу и надрать…

Офелия, будь она неладна, почуяла гостей и бросила форель, малину и прочие прелести дикого леса. Ведь гость — он всегда может угостить чипсами. Или карамелькой. Или чем-нибудь, что гостю уже не нужно, потому что протухло…

При виде разгневанного Мэтта Офелия даже слегка взвизгнула и кинулась в кусты.

Мэтт в абсолютно бессильной ярости запустил ей вслед рукавицей и рухнул на колени перед лежащей Триш. Да, отличный отдых они обеспечили писательнице, нечего сказать.

Сердце у него в груди колотилось так сильно, словно собиралось выскочить наружу, руки тряслись — Мэтт сам не ожидал, что его так сильно перепугает очередной обморок девушки.

Триш была белой как полотно, а на виске Мэтт с ужасом увидел несколько капель крови, выступивших из неглубокой ссадины. Вообще-то такую рану трудно счесть смертельной, но кто их, писательниц, знает, может, голова у них слабое место?!

Он подхватил бесчувственную Триш на руки, баюкал ее, осторожно потряхивал и страшным шепотом шипел:

— Триш! Триш, очнись… тесь! Вы меня слышите?

Тихий стон сорвался с побелевших губ, и Мэтт мрачно подумал, что это уж форменное дежавю — такое было совсем недавно. А потом Триш довольно энергично выругалась…

«…Разумеется, ни о каких разговорах в библиотеке речи не шло. Брюс просто запер двери на ключ, повернулся к Миранде и обнял ее. Через мгновение губы их слились, а еще через пару секунд реальный мир перестал существовать для обоих.

Его руки были опытны и крепки, движения — неторопливы и деликатны, и все же девушка чувствовала, какое напряжение клокочет внутри этого спокойного, красивого человека. Во взгляде, во внезапном порыве — во всем проявлялось это чувство. Брюс несомненно жаждал обладать ею — но сдерживал себя из последних сил, не желая обидеть, испугать или причинить ей боль.

Миранда таяла в его объятиях. Привыкшая быть сильной, она никогда прежде не испытывала такого оглушающего, жаркого блаженства, никогда в жизни не думала, что головокружение может быть приятным, а дрожь в коленках — естественной.

Она выгибалась в его руках, мурлыкала что-то, даже не замечая этих смешных звуков, все норовила коснуться его тела — то рукой, то плечом, то щекой…

Она даже не знала, в какой момент оказалась совершенно обнаженной — это было совершенно не важно, более того, это было естественно. Также естественно, как и то, что мужчина, стоявший перед ней, тоже был обнажен.

Древняя, мудрая Мать всех женщин мягко улыбнулась Миранде Секстон из тьмы веков, и девушка повторила ее мудрую улыбку. Обхватила руками крепкую шею Брюса, вытянулась, прижалась, растворилась, раскрылась, словно цветок навстречу его огню и нетерпению, и потолок распахнулся прямо в небо, звезды брызнули ослепительным водопадом, кровь, бурлящая в венах, стала золотой и горячей, а короткий всплеск боли ничего, абсолютно ничего не значил, потому что вслед за ним пришло блаженство…»

— Черт возьми, Брюс! У меня голова гудит, как пивной котел. Что произошло?

Опять этот Брюс. Навязчивая идея у нее насчет Брюса, ей-богу.

— Я отнесу вас в дом…

— Кого — нас? Здесь что, еще кто-то есть? Не валяй дурака, Брюс. Перестань квохтать и отпусти меня.

Она довольно бодро села и огляделась по сторонам. Брови у нее были нахмурены, а лицо приобрело какое-то странное выражение.

— Чертов ублюдок! Держу пари, что это его проделки.

— Ко… го?

— Разумеется, Флери, кого ж еще? Неужели ему удалось подкрасться ко мне со спины? Какой позор. Брюс, милый, скажи, что это не так!

Мэтт и рад был бы сказать хоть что-то, но язык его не слушался.

— Никакого Флери… Господи, да никто на вас… на тебя не напрыгивал. Ты опять упала в обморок.

— Ха-ха, очень смешно. Шуточки в духе Брюса Хоука. Тебе прекрасно известно, что я никогда не падаю в обморок. Дай руку.

Мэтт помог ей подняться, и сам встал на ноги. В голове у него слегка шумело. Самое время самому грянуться без чувств.

Бонус, прогнавший Офелию на достаточное расстояние, выломился из кустов и стал радостно подскакивать, норовя облизать Триш с ног до головы. Мэтт не успел и пальцем пошевелить, а девушка уже властно ухватила пса за загривок и потрепала его со словами: