|
Оценить:
|
Тина-Делла
3
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Дальний конец стола терялся в темноте.
В этой столовой могло поместиться — и, возможно, трапезничало в свое время — много десятков гостей и приживалов, родственников и домочадцев, детей и нянь, гувернанток и учителей. Длился ужин; у меня не было аппетита. Стол, уходящий в никуда, напоминал взлетную полосу заброшенного аэродрома. Мерцал обогреватель, выводя на экран едва различимые огненные образы; матово горели светильники над склоненными головами, поднимался пар над тарелками, и холод, и полумрак, и постоялка в кресле напротив — мне казалось, что я вот-вот проснусь на узенькой койке в каюте рейсового корабля…
Тина-Делла смотрела на меня. Я вздрогнул, поймав ее взгляд; она улыбалась.
И я, ни о чем не успев подумать, тоже улыбнулся в ответ.
— …Тан-Лоуренс, вам нравится белковый комплекс? — хозяин вытер губы салфеткой. — Оригинально, не правда ли?
— Замечательный белковый комплекс, — похвалил я.
За столом сделалось тихо; я искал — и не мог найти — новую тему для разговора. Безопасную светскую тему — о погоде, например…
— Здесь… постоянно дует ветер, правда? — спросил я, обращаясь главным образом к тине-Делле.
Постоялка издала несколько нот — сперва последовательно, потом одновременно, и они слились в аккорд; тина-Делла повернула голову, поглядела на няньку округлившимися глазами — и вдруг рассмеялась. В мой адрес, хоть и не очень обидно.
— Учительский хлеб не легок, — с усмешкой сказал тан-Глостер.
* * *
Я предвидел, что с новой ученицей будет трудно. Так и случилось — правда, трудности оказались совсем другого рода, чем я ожидал.
«По-человечески», или «языком», тина-Делла говорила мало и неохотно — зато в моих словах понимала даже больше, чем я хотел ей сообщить. Не только смысл — но интонация, мельчайшие оттенки настроений тут же становились ее добычей.
Она вовсе не была деликатна. Ей и в голову не приходило притвориться чуть менее проницательной; наоборот, ей, кажется, доставляло удовольствие ставить меня в неловкое положение.
Она заметила, что я брезгую обществом ее няни, и использовала это новое знание с тем же энтузиазмом, с каким мальчишка пользуется девичьей боязнью мышей. К счастью, у постоялки хватало такта избегать встреч со мной, и Делле не удалось подсунуть живой морщинистый мешок ко мне в постель, как она одно время собиралась.
Она была ребячлива. Она была излишне эмоциональна, и, что самое страшное — она была чудовищно упряма. Всякая попытка «переупрямить» ее провоцировала ни много ни мало, но настоящую вспышку ярости. В один из первых же уроков я попытался настоять на своем, обучая держать кисть правильно, а не так, как она привыкла; результатом моей настойчивости — почти шутливой мягкой настойчивости — оказались истерика и сорванный урок. Тина-Делла сверкала мокрыми глазами и пела — стонала — непонятные мне угрозы и жалобы; я готов был идти к хозяину и отказываться от договора. К счастью, тот бродил по дальним границам своих владений и, как нередко бывало, отключил связь.
Вечером я сказал Нелли, что болен и не в состоянии спуститься в столовую, и попросил принести мне ужин наверх. Нелли подчинилось без единого вопроса.
Спустя полчаса в дверь постучали; я думал, что это Нелли пришло утилизировать посуду, и разрешил войти.
Это была не Нелли. В приоткрывшихся дверях стояла, втянув голову в плечи, несчастная тина-Делла.
* * *
Каждое утро я делал над собой усилие, вылезая из теплой постели навстречу космическому холоду этого дома.
На пластиковом коврике у кровати лежал иней.
В моей комнате был один неисправный фильтр; обнаружив его, бегущий по потолку робот-техник всякий раз издавал резкий тревожный звук, иногда будивший меня по ночам. Утром в дальнем углу с потолка свисали белесые сталактиты известковых отложений; каждый день Нелли «сбривало» их при помощи вакуумной установки, но они появлялись опять.
— Нелли, почему нельзя заменить фильтр?
— Он работает, тан-Лоуренс.
— Ваш паук меня будит.
— Я отключу ему аудиосигнал.
В девять полагалось спускаться к завтраку. По утрам тан-Глостер редко трапезничал с нами — обычно он отправлялся на прогулку еще затемно; тем не менее завтрак начинался всегда в одно и то же время.
Я научился распознавать приветствие, произносимое тина-Деллой на языке постояльцев, вернее, я научился отличать это приветствие от всех других звучащих фраз; однажды я попытался воспроизвести — пропеть — его, но тина-Делла так смеялась, что я не решился повторить свой опыт.
После завтрака тина-Делла поступала в мое распоряжение — я учил ее пользоваться профессиональным этюдником и многофункциональной кистью. Мы рисовали натюрморты до полудня (местные сутки содержали двадцать три стандартных часа), после этого пили чай, и тина-Делла отправлялась на уроки к постоялке.
Со временем у меня вошло в привычку присутствовать на этих уроках — хоть полчаса, хоть час. Я садился в третье кресло у обогревателя и слушал, как они говорят.
Звуки, издаваемые тина-Деллой, с натяжкой можно было еще принять за странную песню. Постоялка генерировала звуковые колебания всей поверхностью морщинистого тела; в ее распоряжении был диапазон от неслышно-высоких до неслышно-низких, пугающе-глубоких частот, а тембральная окраска менялась так неожиданно, что заскучать, слушая ее, не представлялось возможным.
Иногда я засыпал в кресле, слушая, как постоялка рассказывает о чем-то тина-Делле.
В тех снах я летал.
* * *
В тот день я решил развлечь мою ученицу. Тем более, что рисование кубов, шаров и чашек ей явным образом надоело.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
