Контрольная диверсия

Оглавление

Пророк снова подумал, но так, что Цветаеву стало стыдно за горячность:

— Поверь мне, всё будет нормально. Не можем мы проиграть, иначе бандерлоги скажут, что они победили Россию.

— Тоже верно, — моментально остыл Цветаев. — Твоими молитвами мёд пить.

Но объяснение его не порадовало. Оно было слишком поверхностным и попахивало дешёвой пропагандой, а Пророк не должен опускаться до такой пошлости. После таких фраз возникает недоверие к реальности, к её сути, и хотелось убежать куда подальше, чтобы забыться и ни о чём не думать.

— Победа не бывает простой, — азбучно сказал Пророк. — Слышал, — он кивнул на дебилятор, — у нас своя артиллерия появилась. Не просто же так им дали пыром по копчику!

— Хорошо бы… — мрачно заметил Цветаев, с головой погружаясь в то лето, когда они с женой бродили перелесками в поисках луговых шампиньонов. Хорошее было время, теперь уже довоенное. И похоже, это время никогда не вернётся.

— А что ты хочешь?! — уточнил Пророк, дёрнув его за рукав и вернул в реальность.

— Старик, я ничего не хочу, — неожиданно для себя зло выразился Цветаев. — Хочу Орлова вытащить до того, как его засунут в штрафбат! — А ещё хотел добавить: — Чтобы побыстрее вернуться домой! — Но не добавил, а подумал, что если лето не выгорело, то почему бы не спасти друга?! Он только не сказал Кубинскому, что у них с Гектором тайный уговор: не бросать друг друга ни при каких обстоятельствах. Может быть, поэтому Гектор ещё и живой, однако, говорить об этом не имело смысла, глупо сотрясать воздух. Пророк послала бы подальше за сентиментальность и ребячество и лишний раз продемонстрировал бы абсолютный прагматизм. Не то чтобы он не верил в мужскую дружбу, просто она однажды у него дала трещину из-за предательства, с тех самых пор он с насмешкой относился ко всем подобным проявлениям чувств, как будто говоря: «Не доросли вы ещё до меня, вот когда одни из вас предаст другого, тогда я вам, молокососы, поверю, но будет поздно, ибо вы познаете всю глубину ваших заблуждений». А ещё Цветаев думал, что даже на войне нет место дружбе, а есть место только приказам и дисциплине. И тут его осенило: «Мы судорожно цепляемся за прошлое, которое потеряли, и жаждем будущего, которого не нашли, поэтому и злимся друг на друга». Да, мы потеряли прошлое и ищем будущее, цепенея, повторил он. Холодок пробежал у него по спине, он нашёл объяснение тому, что его так долго мучило.

— Тащи, кто тебе мешает? — Пророк демонстративно выключил дебилятор, в котором диктор с пеной на устах перечислял освобожденные города Востока. — Занимайся тем, что ты лучше всего умеешь. И Цветаеву послушалось окончание фразы: «Только не умничай!»

— Я и занимаюсь! — вспылил Цветаев, словно Пророк был виноват в том, что прошлое не возвращается и никогда-никогда не вернётся, и уже не будет ощущения того счастья, которое он испытывал с жёной и с любимым псом по кличке Африканец.

— Ну и занимайся! — в том же тоне ответил Пророк и ушёл на кухню пить чай, а Цветаева не позвал.

Некоторое время Цветаев всё ещё злился, потом остыл и подумал, что неправ, что нервы «в нашем деле», как говаривал Антон Кубинский, вещь хрупкая и потому в условиях войны непозволительно роскошная.

Он уже два дня не мог обрести душевное равновесие, и всё из-за плохих вестей из Славянска, и из-за того, что ему даже не снится жена. На третий — проснулся как огурчик, энергичный и по-деловому злой. Убьют, так убьют, решил он, стараясь не думать о Наташке.

— Я ушёл! — бросил он, нацепляя на рукав жёлтую львонацистскую повязку с чёрной рунической свастикой.

Куртку он надел самую яркую и рубашку тоже — особый тип маскировки.

— Топай-топай! — крикнул ему вслед Пророк.

— Ну и ушёл… — зло пробормотал Цветаев, подхватывая «калаш».

«Машку» он ещё позавчера ночью отвёз к Татьяне Воронцовой, ибо шляться в открытую с «Машкой» по Киеву, разумеется, было нельзя — отобрал бы первый попавшийся сотник.

Цветаева злило равнодушие Пророка, словно Орлов никому не был нужен. Не понимаю я тебя, думал Цветаев, ломая голову, как всегда, над этой загадкой. Но Пророк был непостижим, и Цветаеву оставалось только мучиться неразрешимостью проблемы.

* * *

Цветаев, чертыхаясь, выскочил из подъезда, плюхнулся в «косоглазого» серебристого цвета, который они угнали пару недель назад недалеко от ипподрома, в Феофании, и понёсся в центр. На сидение рядом неприкрыто бросил «калаш». Теперь многие ездили так, это было в порядке вещей, номеров тоже не вешали. Однако номера у них были — на всякий случай снятые с другой машины, чтобы на постах меньше придирались.

Первый такой пост оказался на площади Толстого, у подземного перехода. Ещё вчера не было, а сегодня вдруг появился, как прыщик на бугре. В центре под рекламным щитом стоял БТР, естественно, под странным флагом. Цветаев начале не понял, а потом сообразил, что видит государственный флаг Украины с рунической свастикой в центре белого круга. Часы на банке «Кредит» показывали четверть десятого, а дорога была перегорожена с двух сторон от тротуара до разделительной линии. Вход в метро тоже был блокирован, сидящие на парапете бандерлоги пили пиво и бросали банки вниз. Ну и ладно, с угрозой на их беспечность среагировал Цветаев.

— Кого ловимо?! — спросил он типа с пацанской челкой и с круглым значком на лацкане куртки. На значке было написано: «Я бандерівець! Трепещіть!»

— Да говорят, российские шпионы просочились, — по-русски ответил бандеровец. — Пропуск! — и заглянул внутрь. Его лицо с рыжеватой бородкой выражало добродушие.