|
Оценить:
|
Замри, умри, воскресни!
3
— Леди и джентльмены, час настал!
Крещендо фанфар оборвалось в высшей точке, палочки выбили дробь на тугой яловой коже барабана.
Мистер Уильям Филип Фелпс позволил плащу упасть с плеч. Динозавры, тролли, полуженщины-полузмеи на его коже съежились под лучами безжалостно яркого света.
Толпа ахнула, загудела.
«Несомненно, мир еще не видывал такого Татуированного», — бормотала она.
Глаза диковинных тварей, казалось, горели красным и синим огнем, подмигивали, жмурились. Розы на кистях рук будто бы источали сладкий аромат. Тираннозавры на ноге Человека в Картинках становились на дыбы, и вой трубы под жарким парусиновым небом шатра был воинственным ревом, вырвавшимся из алой пасти доисторического чудовища.
Мистер Уильям Филип Фелпс был ожившей кунсткамерой. В морях краски цвета индиго плескались рыбы. В лучах желтых солнц искрились фонтаны. Древние замки возвышались посреди полей спелой пшеницы. Ракеты прожигали себе путь сквозь космическое пространство мышц и плоти. Малейший вдох Уильяма Филипа Фелпса грозил концом света для нарисованной вселенной. Он купался в восхищении публики, он стоял, будто охваченный пламенем, и татуированные создания шарахались от огня, от жаркого дыхания его гордыни.
Хозяин цирка взялся за краешек пластыря. Толпа подалась вперед, затаив дыхание в душной и огромной пустоте ночного шатра.
— Вы еще ничего не видели! — выкрикнул хозяин.
Пластырь отделился от кожи.
В первое мгновение ничего не произошло. За этот миг Человек в Картинках успел испугаться, что великое открытие обернулось страшным и непоправимым провалом.
Потом публика издала глухой, низкий стон.
Хозяин отпрянул, глаза его застыли.
А еще через миг где-то далеко, в задних рядах толпы, раздался женский крик и тут же перешел в плач. Рыдания не прекращались.
Человек в Картинках медленно опустил голову и поглядел на свою обнаженную грудь и живот.
Он увидел такое, что розы на его руках в миг потеряли цвет и засохли. Все обитатели его нарисованной вселенной съежились, втянули головы в плечи, сморщились от арктического холода, который толчками растекался от его сердца, замораживал и губил их. Его руки невольно потянулись к рисунку, которого не могло быть — рисунок жил, двигался, трепетал. Это было все равно что заглянуть в маленькую комнатушку и ненароком подсмотреть кусок чьей-то жизни, такой невероятный, такой интимный, что никто не смог бы поверить и каждый обратился бы в бегство, чтобы не видеть этого больше.
Там были нарисованы Уильям Филип Фелпс и его жена, Элизабет.
И он убивал ее.
На глазах у тысяч зрителей в темном шатре посреди заросшего дремучими лесами штата Висконсин Уильям Филип Фелпс убивал свою жену.
Его огромные, расписанные цветами руки сжимались на горле Элизабет, и он убивал ее, убивал, убивал. Целую минуту без остановки он убивал ее. Это происходило на самом деле. На глазах у зевак он прикончил ее, и страшная тоска охватила его. Он едва не кинулся прямо в толпу. Шатер громко хлопал на ветру, словно крыло гротескно-огромной летучей мыши. Последним, что услышал Человек в Картинках, были рыдания женщины, где-то далеко-далеко, по ту сторону потерявшей дар речи толпы.
Рыдала Элизабет, его жена.
Ночью в постели он истекал потом, плавал в собственном поту. Шум цирковой жизни почти не доносился сюда. Жена затихла на другой кровати. Уильям Фелпс ощупал свою грудь. Его заставили снова заклеить рисунок пластырем. Пластырь был гладким на ощупь.
Тогда, на помосте, он потерял сознание. Когда очнулся, на него орал хозяин цирка:
— Почему ты не сказал, что там нарисовано?!
— Я не знал, я правда не знал, — отвечал Человек в Картинках.
— Господи Иисусе! Ты напутал всех до чертиков. Ты напугал до чертиков Лиззи, напугал до чертиков меня! О боже, да где ты только обзавелся этой треклятой татуировкой? — Его передернуло. — А теперь проси прощения у Лиззи.
Жена стояла рядом.
— Прости, Элизабет, — проговорил Уильям Фелпс слабым голосом, не открывая глаз. — Я не знал.
— Ты сделал это нарочно, — сказала она. — Чтобы напугать меня.
— Я не хотел…
— Или ты избавишься от этой татуировки, или я ухожу.
— Элизабет…
— Ты слышал, что я сказала. Сведи ее, или я увольняюсь из цирка.
— Да, Фил, — вмешался хозяин. — Именно так дела и обстоят.
— Ты потерял прибыль? Зрители потребовали вернуть деньги?
— Дело не в деньгах, Фил. Едва разойдутся слухи о вчерашнем, сюда повалят сотни людей Но в моем цирке такой дряни не будет! Ты избавишься от татуировки. По-твоему, это было смешно, Фил?
Уильям Фелпс заворочался в душной постели. Нет, он и не думал смеяться. Ему было не до смеха. Он сам был напуган не меньше других. Это не смешно. Зачем, зачем маленькая ведьма-грязнуля это сделала? И как ей удалось? Она нанесла рисунок на кожу, прежде чем заклеить? Нет, она же говорила, что картинка не закончена. «То, что у тебя в голове, и твой пот дорисуют ее», — сказала старуха.
Что ж, он поработал на славу.
Но в чем тогда смысл? И если ли он вообще? Уильям Фелпс не хотел никого убивать. Не хотел убивать Элизабет. Почему эта дурацкая картинка появилась на его теле, будто огненные письмена?
Он осторожно, почти украдкой прикоснулся к коже там, где была спрятана картинка. Потом надавил покрепче. Это место явно было слишком горячим. Он почти чувствовал, как там, под пластырем, он снова и снова убивает свою жену, всю ночь напролет.
«Но я же не хочу убить ее, — попытался он убедить себя, поглядев туда, где на отдельной кровати лежала Элизабет. — Или все же хочу?»
