Любовь и магия-2 (сборник)

Оглавление

Я зачерпнул ей целую миску картофельного супа и вывалил поверх остатки гуся с обеда. Королям не пристало задерживаться на кухне, а потому вскоре мы остались одни. Едва король вышел, как она накинулась на угощение так, будто утоляла вековой голод. Я почти слышал спазмы ее желудка, разрывавшего предложенное угощение. Пару раз зачерпнув похлебку хлебом, как полагается, она вдруг погрузила в нее исхудавшие пальчики и принялась жадно зачерпывать обжигающую жижу – будто боялась, что я вырву у нее миску. Едва покончив с супом, она впилась зубами в гусиную ногу, подернутую крупинками остывшего жира. Растопленный теплом ее кожи, он стекал по подбородку, а издаваемые ею в тот момент звуки больше походили на рычание зверя, торопливо рвущего добычу.

Я отвернулся и продолжил работу. Обвязав бечевкой пятак, подвесил голову кабана на крюк, чтобы стекла оставшаяся кровь. Затем разрезал, порубил, искромсал тушу на все положенные куски. Вынул печень, осторожно вырезал желчный пузырь и доломал ребра. Разрезал на ленты и подвесил. Выскоблил и замочил в уксусе с солью желудок. И в момент, когда отжимал и выворачивал кишки – чтобы сделать назавтра кровяную колбасу, – я услышал позади себя странный звук. Обернувшись, я увидел, что ее стошнило. Я не знаю, что положено делать в таких ситуациях, а потому попросту стоял и смотрел, как дурак. Она выбежала из кухни, бросив недоеденного гуся. В тот вечер никто из нас так и не сказал друг другу ни слова. Впрочем, как и во множество последующих вечеров.

С того дня ее визиты стали регулярным делом – столь же регулярным, как и отлучки короля на охоту. Впрочем, теперь он все реже привозил из леса добычу, предоставив это своим охотникам.

– Накорми ее, Ганс, – по обыкновению бросал он.

Прежнее брезгливое выражение все реже проступало на ее лице – она привыкала к моему облику. И вот как-то раз, промакивая хлебным мякишем остатки ячневой похлебки и наблюдая за тем, как я ощипываю фазана, она впервые заговорила со мной:

– Так тебя зовут Ганс?

– Да.

– Так просто? Просто Ганс и все? Какое неинтересное имя.

«Вряд ли имя простой бродяжки интереснее», – хотел возразить я. Но уже тогда догадывался, что под этим заношенным старомодным платьем, под тонкой, готовой порваться от выпирающих костей, кожей, скрывается далеко не простая крестьянка. Я промолчал.

Теперь ее льняные волосы были причесаны и аккуратно обернуты вокруг головы в косы толщиной с мою руку. А на смену заношенному платью вскоре пришло искусно расшитое – пожалуй, где-то я такое уже видел. Вместо грязной перевязи ее руку обняла чистая тряпица. А прежде впалые щеки приобрели приятную округлость – не в последнюю очередь благодаря визитам на мою кухню. Я терялся в догадках, сколько ей лет. Порою передо мной сидело сущее дитя. А в другой раз подле нее я сам себе казался ребенком. Мне не следовало задаваться подобным вопросом. Мне вовсе не следовало думать о ней. Ведь даже я, небыстрый на смекалку, не обманывался насчет истинной причины ее появлений в замке. Равно как и причины частых отлучек короля на охоту.

И вот как-то раз, при взгляде на ее отяжелевшие шаги и погрузневшие, налитые груди, я догадался о том, что вскоре стало ясно всем. Еще чуть погодя ее свободное платье уже не могло скрыть раздувшегося чрева, в котором спала, в ожидании своего часа, новая жизнь. Все остальное в ней не поменялось: те же узкие плечи, тонкие лодыжки и пальцы. Я видел, что с каждым днем ей все труднее преодолевать ступени, отделявшие мой мир – мир кухонного чада, дыма и пряных испарений – от остального замка. Она появлялась все реже. Не знаю, чем она питалась в остальное время. От других слуг, чье непрерывное перешептывание наполняло закутки замка, я знал, что она живет где-то в лесу. Где-то неподалеку.

И вот однажды я вынужден был выбраться из своего добровольного заточения и подняться в обеденную залу – меня призвала моя королева. Король вновь уехал на охоту, предоставив ее самой себе. За ужином ей составлял компанию лишь брат-близнец.

Невзирая на то что позже будут о ней судачить и злословить, несмотря на всю ту жирную грязь, коей ее будут поливать кумушки у камелька зимними вечерами, наша королева отнюдь не была ни безобразна, ни жестокосердна, ни порочна. О, она была прекрасна, наша бездетная королева – не менее прекрасна, чем ее венценосный супруг. Хоть и на свой лад. Когда-то наш король, сведенный с ума ее нежной кожей и дымчатыми волосами, взял ее без приданого – так он ее любил.

Я стоял и смотрел, как ее белые пальцы режут перепелку, и ждал. А потом королева подняла на меня глаза цвета раздавленной черники. Околдованный ими, я не нашел сил опустить собственные.

– Кто эта нищенка, что зачастила в дворцовую кухню, Ганс?

Резким ударом ножа королева отрубила крылышко перепелки.

– Ее зовут Талия, моя королева.

– И она приходит к тебе?

– Да, моя госпожа.

Еще один удар ножа, под которым сломалось второе крыло.

– Чье дитя она носит под сердцем, Ганс?

Голос королевы звучал мягко, ее поза была расслаблена, но я вдруг нутром почуял напряжение, с которым она ждала моего ответа. Почуял опасность. Так лань, еще не видя охотника, лишь приметив качнувшуюся ветвь, знает о его приближении.

– Мое, госпожа, – выдохнул я.

О, она знала, что я лгал, – читала мою скучную, бесхитростную душу своими черничными глазами, жгла меня ими. Но мог ли я ответить иначе?

Последним ударом она разрубила перепелку надвое, при этом поранив свои нежные пальцы. И похожая на ягодный сок кровь засочилась меж ними, орошая растерзанную дичь.