|
Оценить:
|
Верзило
2
– Крой пиковкой! Не робей! Твоя!
– Ведь у яво козырь, елова голова! Пиковкой!
– Кр-ррой пиковк-а-ай! Вижу я, какой козырь!
– А! была не была! Вот!
– Ну, и просолил!
– Просолил! Чисто просолил…
– Ведь говорил – козырь! Нет! «Знаю я…»
– Так ведь пес его знал!
– Пес!
– Ну, куда ни шло! Ушла рублевочка! Сдавай сызнова, ворочу!
Оживление и интерес зрителей к игре возрастали и поддерживались постоянно разными карточными эпизодами. Между прочим, после одной сдачи был всех оживленнее «лакей»; взглянув в свои карты, он вдруг проговорил:
– Господа компаньоны! Сделайте милость! Уважьте! Позвольте рыскнуть!
Говорил он каким-то умоляющим тоном, прижимая карты к груди.
– Отцы родные! Такая привалила карта – вот! – Он наклонился к постороннему зрителю и показал ему карты.
– Н-да! – сказал многозначительно зритель.
– Позвольте поставить десять целковых! Кто соответствует? Карта оченно великолепна.
– Идет! – гаркнул артельщик. – Клади красную!
– Нет, позвольте! – благообразным жестом руки накрывая выкинутую лакеем десятирублевую бумажку, проговорил весьма благообразным тоном благообразный владелец шляпы «котелком». – Позвольте вам сказать, что таких правилов нет! Коль скоро вы в компании, то вы должны делать уважение… Вы бы, может быть, хотели и сто рублей выиграть, но когда вам не соответствует компаньон и, может быть, по своим средствам лишится всего, что у него есть, то это не может быть дозволено в игре. Извольте взять вашу ассигнацию… Получите-с!.. А как на кону был рубль, то извольте и вы становить рубль, хотя бы у вас был даже хлюст!
– Верно! – послышалось в публике.
– Так, так! Этак-то с жадности всякий бы тебя обобрал.
– Хорошо!
– Но за что ж я потеряю свою пользу? – возразил лакей, волнуясь алчными порывами.
– Мало ли какой тебе надо пользы!
– Ах, карты-то какие!
– Да тебе какое дело мешаться? – возразил грубо и гневно артельщик. – Ежели тебе твоих денег жалко, говори «пас», больше ничего, а союзному делу не препятствуй.
– Верно! Верно! – возопили голоса публики.
– Может, я хочу проиграть! Какое тебе дело?
– Н-ну, если так, то я «пас»! А вы – как угодно.
Слова эти благообразный господин произнес кротко и сложил карты, не глядя в них.
– Так идет? – спросил в азарте лакей артельщика.
– Вали! Станови красную! Вот моя!
Две красных бумажки валялись на полу.
– Ходи!
– Ходи ты!
– Вот!
– А вот!
– А это?
– А мы вот как!
– Твоя! Твоя! – загалдела публика, и артельщик, весь сияющий, вдруг весь вспотевший, с мокрым осклабившимся лицом, потянул к себе всей пятерней две красных.
– Ловко! Вот так ловко!
Артельщик только улыбался и сиял.
– Конечно, всякому свое счастье! – благообразно вздохнув, произнес благообразный котелок.
– А ты у меня учись, – сказал лакей, – десять целковых выкинул наудалую, и жалеть не буду! Сдавай!
Публика, собравшаяся вокруг игроков, была сразу в высшей степени заинтересована этим эпизодом; в большинстве это был народ серый, бедный, трудом наживавший деньгу и, очевидно, в большинстве только теперь знакомившийся с каким-то новым, мгновенным способом наживы. Десять целковых, поставленные на кон лакеем, все видели своими глазами, и также все своими глазами видели, что артельщик на каких-то новых основаниях получил право на эти десять рублей, которые, опять же у всех на глазах, очутились у него в кошельке. «Ловко», – мелькало в выражении лиц очень и очень многих зрителей: мужиков, рабочих, даже у отца дьякона, который также внимательно смотрел на игру. В числе зрителей этой игры обратила мое внимание фигура одного крестьянина: это был пароходный рабочий в картузе с медным ярлыком; роста он был огромного и – как часто это бывает у сильных людей – лицом походил на ребенка: самое детское, простодушное выражение лица было у него. Он подошел к группе играющих довольно давно и сначала был совершенно равнодушным зрителем; по его лицу было видно, что «в этих делах» он ровно ничего не понимает, что это его даже и не интересует, но после эпизода с десятью рублями что-то как будто проснулось в его сонных, спокойных, как стоячая вода, глазах. Что-то как будто шевельнулось, плеснуло в этой стоячей воде. Он поближе придвинулся к игрокам, пристальнее стал смотреть в карты, на деньги, на руки игроков, на их кошельки.
– Михайло! – позвали его откуда-то.
– Сейчас! – отозвался он, но не уходил, а с возрастающей внимательностью стал вникать в дело. Его позвали в другой раз, и тогда он, с трудом оторвавшись от зрелища, бегом побежал туда, куда его звали, и скоро возвратился тоже «бегом»…
– Не шулера ли какие? – сказал мне какой-то толстый купец, также из числа зрителей, спускаясь со мною в каюту. – Много этого мусорного народу развелось… Я глядел, глядел, – будто как что-то есть…
– Не знаю, не видал я этого!
– Это только так, представление одно, будто незнакомые собрались, то есть трое-то… Они очень знакомы… Вот посмотрите, раззадорят они публику!.. Это завсегда ихний прием!.. И откуда это, господи, сколько пошло по России шарлатанов всяких? Чисто отбою нет!
Подозрения купца вполне оправдались впоследствии, но не в этом пока дело. Меня очень интересовала фигура мужика, на моих глазах начавшая, так сказать, развращаться. Я видел эту фигуру в воловьей работе при нагрузке и выгрузке товаров, видел ее гигантскую силу и дьявольский труд, ничуть не отразившийся на этом спокойнейшем детском лице, едва-едва обрамленном белокурой бородкой, видел его апатическим и ровно ничего не понимающим зрителем карточного состязания и видел наконец, как в этой детской душе шевельнулось что-то острое и жадное… «Что будет с ним дальше?» – подумалось мне, и часа через два я опять вышел на палубу.
