Том 1. Голый год

Оглавление

– Никакого путника я не жду.

– Дров принесите, Домаша, побольше. А спать завалюсь в восемь часов. Самовар приготовьте.

Снег снеговыми мехами землю покрыл, окна посизели по-зимнему, часам тикать по-зимнему, по-метельному, по-метельному врукопашную с домом пойти ветру и по-метельному дому на ночь объершиться. Самовар в восемь часов свил свою верею, чтобы в печке углям стать парчовыми. В пыльной книжке написано о старых колоколах, о Корноухом – Угличском, о Московском Ивана Великого, о прочих знаменитых колоколах, – и решил, что метель, главным образом вот – гудит по-звериному, зверем, которого нет. А потом – ночь. Дому – ершом стать в метели, ворчать, хрипеть, скрипеть по-стариковски, сердито – хранить тепло свое и меня.

А ночью – глубоко за полночь – к вою ветра, к шумам и крикам метельным – влились в них дубасы в окна, у дверей, в водопроводную трубу: «То, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит». И сквозь форточку – из метели – в метель в белом белье я услыхал бас товарища Воронова:

– Гей, товарищ Борис, отпирайте!

Это пришли коммунисты из белого дома на луке: этим домом в метель выпер город. Товарищ Елена кричала в метели:

– Метель! Мы гуляем. Разве можно уснуть такой ночью! Метель!

В дом, со снегом, с метелью, с морозом ввалились веселые люди. Дом – старый хрыч – зашумел, загудел, зазвенел в этажерке посудой от тяжелых – по половицам скрипящим – шагов товарища Воронова.

А за домом метель – замела, завыла, закружила, кинула в белую бучу снегов.

– Го-го-го-го! Метель. – Это Воронов.

– Товарищ Борис, милый философ! над землею метель, над землею свобода, над землею революция! Как же можно так спать?! Как хорошо! как хорошо! – Это товарищ Елена.

Товарищи Павлов, Собакин, Агапова – враз и поразному запели разные песни. Товарищ Воронов басом – Орешиным – перекрикнул метель:

Или – воля голытьбе,
Или – в поле на столбе!..

– Ого-го! Метель!

Товарищ Елена стиснула руку: вперед, без дороги, в белую бучу метели! Ничего не поймешь – жердь огородная, что ли? – канава? – жердь огородная, снег холодящий по пояс: конечно, поэзия, конечно, поэма. Здесь на минуточку встать, – подождать остальных, как повалятся в яму, – и не выпустить руку из рук.

– Милый товарищ Борис! Какая метель! Как хорошо, – как хорошо!

А потом всем стоять, – как волчья стая в метели – обсуждать, –

– вот мелькнула папаха Павленки и исчезла за снегом, а соседка – Елена – видна лишь по пояс – по пояс вросла в белую муть, а Собакин овеял теплом от дыхания, вырос громадой больше, чем есть, и Елена, и я полетели в холодную снежную мягкость.

Обсуждать:

– Реку на мост в обход обходить или плыть через реку на лодке, пробивая по ломкому льду себе путь.

– И решили: на лодке. – Лодку, как сани, тащили на лед и под лодкою рухнул ледок. На середине реки не было льда, там шло сало, – аах, как ветер кружил в белой мути! – и пристали на той стороне далеко от места, где надо пристать. В парке ветер с деревьями шел врукопашную. – Метель! Ого-го! Метель!

– Милый, милый товарищ Борис!

– Милый, милый товарищ Елена!

– Как хорошо! Свобода, метель!

– Ка-ак хо-ро-шоо!..

В белом доме – колонный зал. В колонном зале горит пустынная свеча. Почему губы женщин всегда горьковаты и рассвет идет мертвецом?! Там, за окнами ночью была метель. Утро пришло синим мертвецом. Нету метели. Снег лежит покорно. В белом зале – белый свет, по-зимнему идут часы. В белом зале ненужную свечу я потушил.

Ну, вот:

– снег лежит покорно, там за окнами была метель, –

– по городу идет буденный советский день.

Скучно. Будни. Рабочий день. «Соединенное заседание Наробраза и Здравотдела». «Сводки декретов, статбюро и продкома». «Разъяснения центра». Цифры, цифры, цифры, – цифры всегда белые, сухие и меняющиеся. Люди в кожаных куртках, незнакомые, Бог весть откуда, с диалектом: комгоссоор, рабсила, начэвак. Прибавочная стоимость, партийные директивы. В каждой комнате по железке, жарко и дымно, а у железки барышня щиплет лучины.

– «Рабкрин не утверждает смету Здравотдела, – отношение из центра № 50007. Секция Соцкультуры приготовила доклад, где в резолютивной части… Ордер улескома лежит третью неделю, нет дров».

Кожаные куртки, папахи. Руки надо греть у железок. Новая экономическая политика, – необходимо разобраться, как из бесконечных противоречий получается система практики, логически согласованная, – чем?

Надо учиться заново – вот у них, у «нижних чинов». Очень скучно. Лица под папахами – очень скучные, как будни. Товарищ Воронов сворачивает махорочный крючок, руки не слушаются, – и на корточках закуривает его от железки.

– Примите телефонограмму. «Всем культотделам предлагается строго согласовать свою деятельность с политпросветом, который организует сексоцкультуры». Распоряжение из центра. – «По данным статбюро, учащихся в уезде столько-то, обутых из них двадцать процентов, т. е. столько-то. Чрезвыкомом по борьбе с безграмотностью обучено столько-то взрослых, осталось столько-то, т. е. сорок семь процентов. На приварок детям в школах отпущено столько-то пудов овса и воблы. Десять процентов школ не приступают к занятиям из-за отсутствия стекол в Республике».

– Станция? – барышня, станция?.. – Дайте мне, пожалуйста, фарпод санотдела.

День белый, день будничный. Утро пришло в тот день синим снегом. Скучно. Советский рабочий день. А оказывается, этот скучный рабочий день и есть – подлинная – революция. Революция продолжается.