В трактире

Оглавление

Органъ пересталъ играть и гость снова показался въ дверяхъ комнаты. Онъ пыхтѣлъ, ругался, совалъ кулакъ къ самому носу служителя и, наконецъ, сѣлъ.

— Да развѣ я самъ-съ?… Вѣдь гости требовали, а то нешто я-бы смѣлъ? — оправдывался тотъ и отправился за ботвиньей.

Черезъ нѣсколько времени онъ снова появился въ комнатѣ, съ миской ботвиньи въ рукахъ и въ самомъ странномъ фантастическомъ костюмѣ. На немъ была надѣта красная суконная лезгинка, съ фальшивыми патронами на груди и съ широкими рукавами. Поставивъ передъ гостемъ ботвинью, онъ вытянулся передъ нимъ по-солдатски во фрунтъ. Гость подбоченился, глядѣлъ на него и хохоталъ.

— Совсѣмъ сынъ Шамиля! Совсѣмъ черкесъ! — кричалъ онъ, захлебываясь отъ смѣха. — А ну-ко, пройдись?

— Сейчасъ-съ!

Служитель бросился къ органу, перемѣнилъ валъ, пустилъ органъ въ ходъ и подъ звуки «по улицѣ мостовой» принялся отплясывать «русскую».

— Ахъ, собака! Ахъ, мерзавецъ! — кричалъ гость и отъ удовольствія хохоталъ уже безъ звука. Только и было видно, какъ колыхался его объемистый животъ.

Сдѣлавъ нѣсколько круговъ по комнатѣ, служитель кончилъ плясать, топнулъ о полъ ногой и остановился передъ гостемъ.

— Кто ты такой? — спросилъ его тотъ, еле удерживаясь отъ смѣха.

— Сынъ Шамиля!

— Какой вѣры?

— Мухоѣданской.

— Свинину ѣшь? Водку пьешь?

— Потребляемъ.

— Коли такъ, то считай за мной полтину!

Черезъ десять минутъ гость съѣлъ свою порцію и началъ уходить. Служитель подалъ ему пальто и, проводивъ до двери, сказалъ:

— Михайло Родивонычъ, а вѣдь въ ботвиньи-то, и чеснокъ и укропъ былъ…

Гость схватилъ его за ухо и такъ рванулъ, что тотъ вскрикнулъ.

Происходившія сцены заинтересовали меня и я, подозвавъ къ себѣ служителя, сталъ его разспрашивать объ ушедшемъ гостѣ.

— Это портной-съ, — отвѣчалъ служитель. Богатый купецъ и тутъ недалече отъ насъ свой домъ каменный имѣютъ. Они больше по подрядамъ. Блажны только очень; не любятъ, кто ихъ чеснокомъ и укропомъ дразнитъ. На ножи готовы лѣзть. Также «Персидскаго марша» не терпятъ. Забавные они, но ежели имъ потрафить, такъ и нашего брата не забываютъ. Каждый день ходятъ и ужь рубль отъ нихъ въ недѣлю считай въ карманѣ, перепадетъ…

— Зачѣмъ-же ты его дразнишь, коли онъ такой хорошій посѣтитель? — спросилъ я.

— Нужно-съ… А то они, коли одни, такъ скучаютъ. Сначала подразнишь ихъ, а потомъ одѣнешься черкесомъ, подмаслишь ихъ, — они и развеселятся. Они это только видъ показываютъ, что не любятъ, а сами любятъ.

— Откуда-же у тебя взялась эта черкесская одежда?

— Они-же и сшили. Вѣдь они портные. Дразнили они меня все сыномъ Шамиля, потому, будто, я на него по облику похожъ, а я и говорю имъ, какой-же я, говорю, сынъ Шамиля, коли я въ спинжакѣ хожу, а вы сшейте мнѣ шамильскій нарядъ, тогда я и буду сыномъ Шамиля. «Ладно, говоритъ, а носить будешь?» Буду, говорю. Глядь, а они черезъ двое сутокъ и приносятъ мнѣ нарядъ. Купцы добрые и обходительные; также и выпить не любятъ. Раскутятся, такъ бѣда! Разъ наняли у насъ на дворѣ музыкантовъ, вотъ что по дворамъ шляются, да съ ними посреди улицы и тронулись въ Екатерингофъ. Велѣли «Персидскій маршъ» играть. Музыка гремитъ, а они сзади идутъ. Ну, ихъ полиція и задержала, протоколъ составила, а потомъ, извѣстное дѣло, къ мировому. Вотъ съ тѣхъ поръ они этого самаго «Персидскаго марша» и не терпятъ.

Выслушавъ разсказъ, я заплатилъ за чай и отправился на желѣзную дорогу.

1874