Императорская Академия художеств за 1876-1877 учеб

Оглавление

Впечатление талантливости художника еще более имеет место при виде другого эскиза – «Голгофы». Христа еще не распяли. Крест не врыт в землю, для него приготовлена яма. Около казнимого Бога собралась кучка воинов, палачей; они делят его простые одежды и рассчитываются друг с другом деньгами. Пошлые лица, с очень удовлетворительно выраженною экспрессиею, окружают Христа – бледного, спокойного мужа. Невыразимое страдание ясно написано на его лице. Две аксессуарные группы: толпа угрожающего народа и несколько рыдающих друзей, нарисованы ловко и правильно.

Между прочим, на этом эскизе написано: «за неисполнение темы назначается третья премия». Что значит этот чудный сон? Чем г. Кившенко «не исполнил» заданной темы? Тема «Голгофа» может дать материал для десяти различных по содержанию картин. Академия, даже не определивши строго момента сцены на Голгофе, требует от художника, чтобы он угадал, чего ей хочется. А хочется ей, вероятно, рабского подражания прежним образцам. Одна эта новаторская черная яма, наверно, мозолит глаза почтенным профессорам Академии гг. Шаншину, Венигу и прочим столпам нашего искусства.

От чего же, как не от этого стремления обезличить каждого художника, лишить его свободы творчества, и зависит изображенное отношение учеников к своим казенным работам? Я не стану разбирать подробно всех выставленных картин на академические темы. «Адам и Ева» как г. Кудрявцева, так и Зимина, вовсе не выказывая их бездарности, однако вполне доказывают все сказанное выше. Небрежный рисунок, небрежное письмо так и бьют в глаза как в этих двух картинах, так и в исполнении программ на первую золотую медаль.

О картинах г. Кившенко сказано уже довольно. Кроме него, выставили «Брак в Кане» гг. Волынский, Винцман, Манизер, Шаховской и Прохоров. Ниже всякой критики картина последнего: трудно понять, как решается человек со столь слабыми задатками посвятить себя живописи. Представьте, читатель, хлев, или, скорее, угол двора, покрытый сверху рогожею. Под рогожею совершается что-то странное. Какие-то люди в ярких и грязных одеждах зачем-то сидят в разных позах. Вглядываясь ближе, вы видите, что это большею частью даже и ке люди, а манекены. Что делают эти манекены – неизвестно, но, во всяком случае, не пируют. Это ясно как день: какой же может быть пир, когда на двадцать человек подано лишь два бокала – золотой да стеклянный, да на полтинник винограда и яблочек из фруктовой лавки! Правда, у стола стоят огромнейшие глиняные сосуды, имеющие содержать в себе вино, но как пить из них? На эти сосуды манекен, написанный вместо Спасителя, смотрит с выражением изумления. Видно, что его чудо поразило его самого больше всех. Быть может, г. Прохоров имел в виду глубокую мысль? – не знаю. Думаю, что нет. В г. Прохорове и Академию обвинять было бы несправедливо.

Г. Шаховской, талантливый Шаховской, написавший уже несколько лет тому назад «Гитариста», потом бравший премии на конкурсах, на этот раз положительно оказался ниже себя. Г. Винцман в своей небрежной картине несколькими уголками ее показал сильный, симпатичный талант и очень недюжинную технику, но вся картина слаба, небрежна, писана сплеча. Более труда положил в свою работу г. Манизер. Мне кажется, что если бы г. Кившенко не заслужил медали своими прежними работами, то справедливость требовала бы присуждения награды обойденному г. Манизеру. В его картине я заметил один уголок, написанный, очевидно, вне программы, «от себя». Это – два музыканта, дующие в свои свирели или другие инструменты; эти два наскоро набросанные лица, полные экспрессии, так резко отличаются от остального невыразительного и вялого персонала «Брака» (кроме немногих фигур), что невольно привлекают внимание зрителя. Наконец, г. Голынский написал какой-то странный брак – на краю города, на улице. Никто в этом браке браком не интересуется: жених протягивает чашу за вином с выражением: а ну-ка, дай, дай винца; Христос приглашает свою мать присесть рядом с ним; какая-то девушка устремила вдаль томный и печальный взор. Есть и одна недурная фигура (сравнительно) – мужчины, стоящего на первом плане. Кроме описанного, Академия выставила классные работы своих учеников. Если бы можно было выставить рядом с ними работы учеников сороковых или пятидесятых годов, тогда печальное зрелище сделалось бы еще печальнее от наглядного доказательства попятного движения академического искусства.

Гг. ученики Академии, Крачковский и Богданов, выставили вовсе не академические работы – свои летние этюды, написанные совершенно самостоятельно. Г. Крачковский, уже известный пейзажист, показал, что без академического корсета и шнуровки можно правильно и быстро развивать свой талант. Его этюды каждый год делают большее и большее впечатление. Врожденная художнику поэзия находит тем лучшее выражение, что г. Крачковский упорно трудится, если судить по его этюду. Этюды этого года отличаются от прежних гораздо более сильным, выработанным колоритом.

Рядом с этюдами Крачковского г. Богданов поместил свои жанровые этюды. И об этом многообещающем художнике я ничего не могу сказать, кроме похвалы, имея в виду его постоянное совершенствование. Главное качество таланта – чувство меры и критическое отношение к себе – выражено одинаково сильно как в картинах природы Крачковского, так и в живых, полных правды, фигурах Богданова.

Эти два художника составляют прямое указание составу Академии на ошибочность ее направления. Таланты нуждаются в поддержке, а не в рамках. Не пеленать надо искусство, а доставить ему возможность свободно развиваться.