Литературные анекдоты

Оглавление

У Вяземского была квартира окнами на Тверской бульвар. Пушкин очень любил ходить к нему в гости. Придет — стазу прыг на подоконник, свесится из окна и смотрит. Чай ему тоже туда, на окно подавали. Иной раз там и заночует. Ему даже матрас купили специальный, только он его не признавал. «К чему, — говорил, — такие роскоши!» И спихнет матрас с подоконника. А потом всю ночь вертится, спать не дает.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: «Смотри-ка, Арина Родионовна, Я пришел!»

Лермонтов хотел жену у Пушкина увезти. На Кавказ. Все смотрел на нее из-за колонны, смотрел… Вдруг устыдился своих желаний. «Пушкин, думает, — зеркало русской революции, а я — свинья». Пошел, встал перед ним на колени и говорит: «Пушкин, — говорит, — где твой кинжал? Вот грудь моя!»

Пушкин очень смеялся!

Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем.

Пушкин говорит: «Стреляй первый ты.» «Как ты? Нет, я!» «Ах, я? Нет, ты!»

Так и не стали стреляться.

Достоевский пошел в гости к Гоголю. Позвонил. Ему открыли. «Что вы, — говорят, — Федор Михайлович, Николай Васильевич уж лет пятьдесят как умер».

«Ну и что же, — подумал Достоевский, царство ему небесное, — я ведь тоже когда-нибудь умру».

Лев Толстой жил на площади Пушкина, а Герцен у Никитских ворот. Обоим по литературным делам часто приходилось бывать на Тверском бульваре. И уж если встретятся — беда: погонится Толстой и хоть раз да врежет костылем по башке. А бывало и так, что впятером оттаскивали, а Герцена из фонтана водой в себя приводили.

Вот почему Пушкин к Вяземскому-то в гости ходил, на окошке сидел. Так этот дом потом и назывался — дом Герцена.

Лермонтов очень любил собак. Еще он любил Наталью Николаевну Пушкину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай рубить подушки.

Тут и самая любимая собака не попадайся под руку — штук сорок как-то зарубил. А Пушкин ни от каких стихов не плакал. Ни за что.

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил львиную шкуру и поехал в маскарад. Ф.М. Достоевский, царство ему небесное, увидел его и кричит: «Спорим, это Лев Толстой! Спорим, это Лев Толстой!»

Лермонтов был влюблен в Наталью Николаевну Пушкину, но ни разу с ней не разговаривал. Однажды он вывел своих собак погулять на Тверской бульвар. Ну, они, натурально, визжат, кусают его, всего испачкали. А тут — навстречу она с сестрой Александриной. «Посмотри, — говорит, ма шер, охота некоторым жизнь себе осложнять. Лучше уж детей держать побольше!»

Лермонтов аж плюнул про себя. «Ну и дура, — думает, — мне такую даром не надо!» С тех пор не мечтал больше увезти ее на Кавказ.

Однажды Пушкин написал письмо Рабиндранату Тагору. «Дорогой далекий друг, — писал он, — я Вас не знаю и Вы меня не знаете. Очень хотелось бы познакомиться. Всего хорошего. Саша.»

Когда письмо принесли, Тагор предался самосозерцанию. Так погрузился, хоть режь его. Жена толкала-толкала, письмо подсовывала — не видит. Он, правда, по-русски читать не умел. Так и не познакомились.

Однажды Ф. М. Достоевскому, царство ему небесное, исполнилось 150 лет. Он очень обрадовался и устроил день рождения. Пришли к нему все писатели, только почему-то наголо обритые. У одного Гоголя усы нарисованы.

Ну, хорошо. Выпили, закусили, поздравили новорожденного, царство ему небесное. Сели играть в винт. Сдал Лев Толстой — у каждого по пять тузов. Что за черт! Так не бывает! «Сдай-ка, брат Пушкин, лучше ты!». «Я, — говорит, — пожалуйста, сдам!» И сдал. Всем по шесть тузов и по две пиковые дамы. Ну и дела. «Сдай-ка ты, брат Гоголь». Гоголь сдал… Ну, и знаете… Даже нехорошо сказать. Как-то получилось…

Нет, право слово, лучше не надо!

Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок из окна. Под окном у него была керосиновая лавка, и окурок угодил как раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Идет в первый же день по Петербургу, навстречу — Петрашевский. Ничего ему не сказал, только пожал руку и в глаза посмотрел со значением.

Снится однажды Герцену сон. Будто эмигрировал он в Лондон, и живется ему очень хорошо. Купил он будто собаку бульдожьей английской породы. До того злющий пес — сил нет, кого увидит, на того бросается. И уж если достигнет, вцепится мертвой хваткой — все, можешь бежать заказывать панихиду. И вдруг будто он уже не в Лондоне, а в Москве: идет по Тверскому бульвару, чудовище свое на поводке держит, а навстречу Лев Толстой… И надо же, тут на самом интересном месте пришли декабристы и разбудили.

Однажды у Достоевского засорилась ноздря. Стал продувать — лопнула перепонка в ухе. Заткнул пробкой — оказалась велика, череп треснул. Связал веревочкой — смотрит, рот не раскрывается. Тут он проснулся в недоумении, царство ему небесное.

Лев Толстой очень любил детей. За обедом он им все сказки рассказывал для поучения.

Бывало, все уже консоме с паштетом съели, профитроли, устриц, блеманже, пломбир — а он все первую ложку супа перед бородой держит, рассказывает. Мораль выведет — и хлоп ложкой об стол!

Лев Толстой очень любил детей. Утром проснется, поймает кого-нибудь, стоит и гладит по головке, пока завтракать не позовут.

Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, страстно любил жизнь. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто грустил. Те же, кому жизнь улыбалась (например, Лев Толстой), не ценили этого, постоянно отвлекаясь на другие предметы. Например, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Они прятались от него под лавку и шушукались там: «Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как трахнет костылем!» Дети любили Пушкина. Они говорили: «Он веселый! Смешной такой!» И гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском бульваре, одно окно в этом доме… Он мог часами сидеть на широком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар… Однажды, направляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел — себя! С бакенбардами, с перстнем на большом пальце! Он, конечно, сразу понял, кто это. А вы?